Анита Амирезвани - Кровь цветов
Мои родители всегда выбирали противоположные подходы. Отец любил говорить: «Доверяй Аллаху, и будешь обеспечен». Это был очень ненадежный, но гораздо более приятный способ прожить.
Несколько недель спустя я надела пичех и чадор и отправилась вместе с Гостахамом в шахскую мастерскую, которая находилась неподалеку от Лика Мира. Был полдень, в квартале Четырех Садов появились первые знамения весны. На деревьях светились первые зеленые листья, а в садах распускались белые и пурпурные гиацинты. До первого дня нового года оставалась только неделя. Мы собирались отметить начало года в день весеннего равноденствия, когда солнце пересекало небесный экватор.
Гостахам с нетерпением ждал праздника, потому что он и его рабочие получали двухнедельный отпуск. Он начал рассказывать мне о своих последних работах.
— Сейчас мы работаем над ковром, в котором на один радж будет приходиться семьдесят узлов, — с гордостью говорил он.
Я застыла на месте; человек, который управлял ехавшей мне навстречу повозкой с медными горшками, закричал, чтобы я ушла с дороги. Мой средний палец был длиной примерно в один радж. В моих коврах приходилось не более тридцати узлов на радж. С трудом можно было представить, сколько шерсти потребуется на такой ковер и какими ловкими должны быть руки ткача.
Заметив мое изумление, Гостахам рассмеялся.
— А некоторые будут еще тоньше, — добавил он.
Шахская мастерская располагалась в большом здании неподалеку от Большого базара и дворца шаха. Главное помещение было просторным, хорошо освещенным, с высокими потолками. У каждого станка работало по два, четыре и даже по восемь ткачей, а многие ковры были настолько длинны, что приходилось сворачивать их у подножия станка, иначе ткачи не могли ткать дальше.
Рабочих удивило появление женщины в мастерской, но когда они увидели, что я пришла с Гостахамом, отвели глаза. Многие были невысокими — известно, что лучшие ткачи маленького роста. И хотя их руки были больше моих, они могли вязать еле видимые узлы. Я задумалась, смогла бы я научиться делать их еще меньше.
Первый ковер напомнил мне квартал Четырех Садов около дома Гостахама. На нем и были изображены четыре сада, отделенные друг от друга каналами, с розами, тюльпанами, лилиями и фиалками, прекрасными, словно настоящие. Над ними склонилось персиковое дерево с белыми цветами, дававшее отростки каждому из садов. Я будто наблюдала за работой природы, которая сама питала и восстанавливала свою красоту.
Мы остановились у следующего станка, ковер на котором был так плотно усеян узорами, что мои глаза не сразу разглядели подробности. Самым заметным был красный рассвет, освещавший нежно-голубые и темно-синие цветы, окаймленные белым. Невероятно, но ткачу удалось сделать два отдельных слоя узоров: первый, прерывистый, состоял из причудливых изгибов, а второй, непрерывный, — из арабесок, легких, будто дуновение ветра. Кроме этих двух орнаментов, ничего не переплеталось друг с другом, и ковер будто дышал.
— Как можно сделать такой тонкий рисунок? — спросила я.
Гостахам рассмеялся, но это был добрый смех.
— Дотронься до одного из мотков.
Я встала на цыпочки, чтобы достать до одного из голубых шариков на верхушке станка. Каждая нить была намного тоньше и мягче той шерсти, что я использовала дома.
— Это шелк? — спросила я.
— Да.
— Откуда он?
Давным-давно два христианских монаха, желая угодить завоевателям-монголам, тайно привезли несколько коконов шелкопряда в Иран. Теперь мы продаем шелка больше, чем Китай, — с улыбкой закончил он.
Ирадж, отвечавший за ковер с рассветом, позвал своих рабочих к станку. Как только они расположились на подушках, он склонился к станку и начал вслух читать наименования красок, нужных для бело-голубых цветов. Поскольку узор на ковре был симметричный, ткачи могли работать с двух сторон ковра. Ирадж постоянно требовал менять краски, две пары рук непрерывно вытягивали шелковые нити, вывязывая узлы. В правой руке рабочие держали ножи, чтобы успеть отделить сплетенный узел от пряжи.
— Абдалла, — резко сказал Ирадж, — вернись. Ты пропустил перемену на белый.
Абдалла выругался и срезал несколько узлов. Другие натягивали, пока он исправлял ошибку. Затем Ирадж снова начал монотонное чтение.
Я заметила, что время от времени он заглядывает в листок, чтобы не перепутать следующий цвет.
— Почему они расписывают узоры на бумаге, а не держат в голове? — спросила я.
— Потому что так они точно знают, когда должен появляться каждый узелок и каждый цвет, — ответил Гостахам. — И ковер получается настолько безупречным, насколько это в человеческих силах.
В деревне я всегда ткала узоры по памяти, додумывая мелочи в ходе работы. Поэтому я считала себя искусной ткачихой, хотя мои ковры не были идеально симметричны, а закругленные детали в форме птиц, животных или цветов получались скорей квадратными, чем круглыми. Но теперь я видела, как работают настоящие мастера, и хотела научиться всему, что знают они.
Перед тем как вернуться домой, Гостахам решил проверить свою торговлю на базаре. Мы петляли по переходам базара, минуя мечети, хаммамы, караван-сараи, школы, общедоступные колодцы и лавки со всевозможными изделиями, которые, казалось, мог сделать или использовать человек. Запахи говорили мне, по какой части мы идем: от щипавшего нос запаха пряностей и аромата корицы до острого запаха кожи, которую используют сапожники, затем запах крови и мяса только что зарезанного барана с мясных рядов — и так до свежего аромата цветов, используемых для получения экстрактов.
— Я работаю здесь двадцать лет, — сказал мне торговец коврами, — и до сих пор есть части базара, в которых ни разу не бывал.
И я могла поверить его словам.
После того как Гостахам забрал свои расписки, мы решили посмотреть на ковры других торговцев. Вдруг я увидела свой ковер и вскрикнула:
— Взгляните! Это тот ковер, который я продала купцу. Матушка рассказывала вам!
Он висел у входа в лавку. Пальцами знатока Гостахам ощупал край.
— Узлы красивые и тугие. Неплохая работа, хоть и видно, что деревенская.
— Орнамент кривоват, — согласилась я.
После увиденного в мастерской я понимала недостатки своей работы.
Гостахам немного постоял, рассматривая узор ковра.
— О чем ты размышляла, когда подбирала цвета? — спросил он.
— Я хотела сделать его необычным. В деревне обычно используют природный цвет верблюжьей шерсти, белый или красный.
— Понятно, — сказал Гостахам.
Посмотрев на него, я испугалась, что выбрала неверный ответ.
