Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 2
Римляне решили в конце концов, что их атаковала какая-то обезумевшая женщина, действовавшая в одиночку на свой страх и риск. Горнист подал два коротких сигнала к построению отряда. Никто не трогался с места — три сотни солдат смотрели с изумлением на застывшую посреди поляны вооруженную лишь одним ясеневым копьем женщину. Ауриана поняла, что мужчины смеются над ней: они разглядывали ее с изумлением и любопытством, как какое-нибудь редкое дикое животное, в нарушение всех своих правил и обычаев представшее перед их глазами. Один из воинов что-то крикнул ей негромким строгим голосом, стараясь по-видимому быть терпеливым будто действительно имел дело с диким упрямым зверьком, не понимающим человеческой речи, а реагирующим только на интонацию. Ауриана догадалась, что ей приказывают бросить оружие на землю. В то же время еще один воин, находившийся за ее спиной, тихо спешился и начал бесшумно приближаться к ней, намереваясь обезоружить девушку силой.
Ауриана кинулась к лошади Бальдемара со смутным намерением вскочить сзади на ее круп и сделать отчаянную попытку спастись вместе с отцом. Она не замечала того, что конный отряд окружил уже их плотным кольцом. Бальдемар затряс головой, как бы приказывая ей остановиться и глядя на нее страшными глазами. Поймав этот взгляд, Ауриана будто окаменела и застыла на месте. Следующее мгновение показалось ей вечностью, хотя на самом деле этого времени хватило бы только на то, чтобы обнажить меч и вонзить его в грудь врага. Бальдемар многозначительно кивнул ей, указывая взглядом на ясеневое копье. Это был молчаливый приказ, которому она не имела права не подчиниться. Бальдемар был похож сейчас на приговоренного к смерти человека, в душе которого вспыхнула надежда на спасение. Долю секунды Ауриана не позволяла себе осознать тот приказ, который получила от отца. Но его желание было слишком понятно ей, и сердце Аурианы болезненно сжалось. Они с отцом всегда умели читать мысли друг друга, одни и те же замыслы и предчувствия посещали их, поэтому ей нетрудно было разгадать страстное желание отца, его последнюю волю, которую она должна была выполнить. Ужас парализовал ее, словно яд, проникший в кровь.
Бальдемар приказал дочери убить его. Быть захваченным живым в плен ненавистными римлянами означало бы для него не просто смерть при жизни, а участь нидинга, позорное жалкое существование. Умерев в плену, он уже не мог рассчитывать на то, что боги возьмут его в Небесный Чертог. Вне рода не существует жизни для человека, а лишь жалкое существование во мраке позора. Но если он умрет сейчас, он сохранит все накопленные им богатства — славу, отвагу и доблесть. Его дух навечно пребудет в его племени. В эту же ночь его дух вернется назад в родной дом и будет находиться у семейного очага среди домочадцев, рядом с Ателиндой.
Ауриана подняла последнее копье, дрожа всем телом, словно озябший на ледяном ветру пес. Ошеломленные римляне смотрели тем временем на нее не шевелясь, как завороженные, не веря своим глазам. Они не понимали до конца, что именно готовилась совершить эта женщина. А когда поняли, было слишком поздно.
Копье показалось Ауриане очень тяжелым. Ее мускулы напряглись и окоченели от неимоверного усилия. Она не могла унять внутренней дрожи: как сумеет она пронзить своим оружием сердце отца? Но как она может не подчиниться его приказу?! Как она может бросить его в такой беде? Сколько копий за свою жизнь метнула Ауриана, неужели она не сумеет бросить еще одно копье? «Зачем все это? Мы оба погибли», — промелькнуло у нее в голове. Отец твердо и прямо смотрел на нее, как бы подбадривая и пытаясь придать ей силы. «Ну же, быстрее, сделай это, мое возлюбленное дитя», — говорил его взгляд.
Барабаны Истре отбивали теперь мелкую дробь, их зловещие звуки казались потусторонним шумом, долетавшим сюда из загробного мира. Ауриане слышались в этом четком ритме отрывистые повелительные слова: «Ты должна убить, ты должна убить. Вот, вот та жертва, которую мы жаждем». Копье выпорхнуло из ее руки, посланное сильно и точно. Как бы издалека Ауриана услышала крики ярости и гнева. «Ну конечно! — невольно подумала она. — Я же украла добычу у этих волков, вытащила ее прямо из их пасти!»
Копье вонзилось в грудь Бальдемара, свалив его с лошади на землю. Ауриана рухнула на колени, как будто ее душа стала тяжелой, словно камень, и ее неудержимо тянуло к земле. Ауриана ощущала себя тоже жертвой в эту ночь праздника Истре, ей казалось, что у нее вырвали из груди сердце, и оно все еще продолжает биться на чужой окровавленной ладони.
«Ты победил, мрак. Ужас клеймит нас всех, ужас охватывает наши души. Твоя воля исполнилась, Херта. Рамис, ты можешь радоваться, твое пророчество сбылось. Возьмите меня к себе, обитатели Хелля. Кто обрек меня на страшную участь, кто наложил на меня это проклятье? Почему именно мне суждено было исторгнуть душу величайшего человека, убить собственного отца, давшего мне жизнь?»
— Ты — проклятая! — услышала Ауриана крик Херты, объятой пламенем. — Ты совершишь такое преступление, которого тебе не искупить!
Ауриана упала без чувств на каменистую землю. Легионеры бросились к Бальдемару, но внезапно замедлили бег и приостановились, при виде этой сцены многие солдаты растерялись, потеряв привычную уверенность в себе, им было не по себе, они вдруг явственно ощутили, что находятся на чужой земле, и дух этой земли враждебен им.
Бальдемар не был убит наповал, но жизненные силы быстро покидали его, смерть уже бросила свою тень на его побледневшее лицо, оно вытянулось, мгновение — и строгий покой последнего умиротворения отразился на неподвижном лице Бальдемара. Центурион по имени Лициний Паулин направил лошадь к нему и спешился.
«Вот так закончил свою жизнь человек, многие десятилетия наводивший страх на наши приграничные крепости и поселения, — думал Паулин, глядя на поверженного врага, — он сам был неприступной крепостью своего народа».
Затем Паулин перевернул тело Аурианы на спину, чтобы вглядеться в ее лицо. Он никогда не видел таких женщин — тонких в кости, гибких, мускулистых, похожих на нежную и в то же время сильную кошку. В тусклом свете звездного ночного неба и факелов ее лицо казалось лицом богини Артемиды.
— Это действительно девушка. Это его дочь! — тихо промолвил Паулин, обращаясь к своим людям, остановившимся в отдалении. — Как могла она сделать такое?
— Как нам поступить с ней? — спросил знаменосец отряда, подъезжая к Паулину и спрыгивая на землю. Оба смотрели на нее как на нечто чудовищное, отвратительное и противоестественное. Паулин знал, что с этой девицей необходимо расправиться, но он не хотел делать этого на глазах у своих солдат. Он понимал, что эти суеверные люди считают: над девушкой тяготеет проклятие, которое может перейти на них. Внезапно Паулин принял решение.
