Елена Арсеньева - Царственная блудница
– Вы красавица, дитя мое, но...
И он умолк столь многозначительно, что это повергло Афоню в глубокую печаль. Она тоже умолкла, однако в эту минуту обрел дар речи Гарольд Гембори:
– Вы изволили сказать, что сей господин – ваш дядюшка? – обратился он к Афоне взволнованно. – Видимо, имя его – Никита Афанасьевич Бекетов?
– Граф Бекетов, – уточнила Афоня.
– Откуда вам мое имя известно? – нахмурился Никита Афанасьевич.
Но Гарольд оставил вопрос без внимания, потому что смотрел только на Афоню:
– Тогда, значит, вы и есть – Атенаис Сторман, дочь достопочтенного мистера Джонатана Стормана и миссис Айрин, его супруги?
– Ну да, – растерянно кивнула Афоня, – я в самом деле Атенаис... терпеть не могу это имя, и, ежели желаете снискать мою дружелюбность, называйте меня по-русски Афанасией. Но откуда вам известно, как меня зовут и кто мои родители?
– Сударыня, – проговорил Гарольд самым официальным тоном, что при его разбитой, искровавленной физиономии выглядело комично... впрочем, он хотя бы встал и несколько отряхнул безнадежно испорченный наряд, – мисс Атенаис, вы должны знать, что я – достопочтенный [6] Гарольд Гембори, второй сын барона Гембори, служу по дипломатической части, как и все вторые сыновья в нашем роду. Английский посланник в России сэр Чарльз Гембори – мой близкий родственник. Точнее сказать, дядя. Я прибыл сюда нарочно для того, чтобы просить вашей руки.
Бекетов и Афоня ошеломленно переглянулись. Конечно, имя побитого англичанина было им уже известно, однако его намерения и решительность заставили их просто-таки онеметь.
Наконец Никита Афанасьевич обрел дар речи:
– Вы прибыли из Англии нарочно для того, чтобы просить руки Афони... то есть, простите, Афанасии? Вот это сила чувств, достойная восхищения! Но отчего-то у меня создалось впечатление, что вы сию девицу прежде не видали. Отчего же такая вспыхнула вдруг любовь? Может быть... осмелюсь осведомиться... ваш дядюшка, часом, не имеет ли отношения к этому решению?
– При чем тут мой дядюшка? – старательно скроил гримасу удивления Гарольд, однако тут же догадка мелькнула в его глазах: – Вы прочли письмо!
– Да вы сообразительны, – ухмыльнулся Бекетов с явной издевкой в голосе.
– Ну, простите наше неделикатное любопытство, – вмешалась Афоня, явно пытаясь вступиться за него, потому что подбородок Гарольда выдвинулся вперед с устрашающе-мстительным выражением. – Должны же мы были узнать, кто пал жертвой нашего негостеприимства.
При этих словах Бекетов тихонько присвистнул и пробормотал, как любят писать сочинители драматических произведений, в сторону:
– Ну и ну, вот хитра, не пойти ли и тебе, Афоня, по дипломатической части?!
– Вы же никаких верительных грамот не предъявили, – продолжала его племянница, явно вступаясь за дядюшку, – прежде чем ввязались в драку. Ну, потом мы и посмотрели ваши бумаги... Извините, но любопытство наше вполне оправдано.
– Я уже говорил, что мною двигали исключительно рыцарские чувства, – снова завел Гарольд. – Итак, вы, мисс Сторман, согласны быть моей женой?
– Нет, – тотчас ответил Афоня и даже головой помотала для усиления впечатления. – Нет, сэр, это невозможно.
– Почему? – изумленно уставился на нее Гарольд.
– Ну, я могла бы долго рассуждать о том, что не могу вот так сразу, очертя голову броситься замуж за незнакомого человека, что должна узнать вас получше, что слишком молода для замужества, и все такое. Но вполне довольно и одной причины моего отказа. Тем паче что она самая значительная. Я люблю другого, только и всего.
Гарольд пожал плечами и ответил с великолепным хладнокровием:
– Вы можете кого угодно любить. Я хочу сказать, что молодые девушки вечно влюблены бог весть в кого, но брак – это нечто иное, не имеющее отношение к любви!
– Постойте, вы же только что признавались Афоне в любви с первого взгляда, – с коварной усмешкой проговорил Бекетов.
– Ну да, – пробормотал Гарольд, смешавшись, – но я тогда не знал, что она – это она, то есть что она – ваша племянница.
– Не понимаю, – размышлял вслух Никита Афанасьевич. – Увидав, как она со мной дерется, вы в нее влюбились, но узнав, что она – моя племянница, – немедленно разлюбили, однако пожелали безотлагательно жениться. Что-то я запутался в причудливости ваших чувств. Право, кто это сказал, что англичане отличаются завидной логикой рассуждений?! Лгал он, подло лгал!
– Логика тут ни при чем, – с досадой вмешалась Афоня. – Я все равно не пойду замуж за мистера Гем...
– Однако вам придется это сделать, – холодно перебил Гарольд.
– Придется? – заносчиво вздернула голову Афоня. – Это еще почему?
– Да потому, что иначе ваши родители погибнут.
– Что?! – разом воскликнули Никита Афанасьевич и Афоня, и Гарольд объяснил, переводя свои холодные, голубые, чуточку навыкате глаза с одного на другую:
– То, что слышали, господа. Они заключены в Тауэр по подозрению в шпионаже в пользу французов. Ведь мистер Сторман наполовину француз... Впрочем, обвинение еще не доказано. Суд сейчас как раз колеблется, принять ли во внимание некие документы, которые свидетельствуют в пользу Сторманов, или оставить сии бумаги без внимания. Документы находятся в распоряжении кабинета иностранных дел. С господином министром очень близок мой дядюшка... И в его власти сделать так, чтобы эти документы были рассмотрены. Тогда ваши родители, несомненно, окажутся оправданы, а их имущество не будет конфисковано. Так что сами решайте, мисс Атенаис, как вам поступить: согласиться выйти за меня и спасти родителей – или бросить их на произвол судьбы.
– Да это что ж? – изумленно спросил Бекетов. – Вы нам угрожаете, если не ошибаюсь?!
Гарольд Гембори пожал плечами, глядя на ноги Афони, обтянутые лосинами для верховой езды. Рот его страдальчески искривился, потом англичанин тряхнул головой и снова принял самый невозмутимый вид.
Санкт-Петербург, Зимний дворец,
1755 год, за некоторое время до предыдущих событий
Иногда так хотелось чего-нибудь новенького! Чего-нибудь необыкновенного! Наскучавшись во время своего затянувшегося ожидания престола, настрадавшись в безденежье, Елизавета теперь не уставала развлекать себя и пребывала в убеждении, что между ее желанием и исполнением оного должно пройти минимальное количество времени.
Она самозабвенно любила скорость! Лошадей, назначенных для ее экипажа, особым образом готовили. Потом в ее линейку или возок (зимой – с печью внутри) впрягали двенадцать коней и пускали их карьером. Если одна лошадь падала, ее немедленно заменяли другой: за экипажем скакала полная смена запряжки. Таким образом пробегали до сотен верст в сутки: скажем, расстояние между Москвой и Петербургом. Как-то для этого приближенные завербовали четыре тысячи лошадей и страшно возгордились этом. Фаворит, Алексей Разумовский, узнав об этом количестве, снисходительно засмеялся:
