Шеннон Фаррел - Дом там, где сердце
– Вы тоже хорошо справились, Локлейн. Ведь вам это было нелегко.
– Может, и так, но я должен быть сильным. Моя сестра на меня рассчитывает, вы же знаете. Вообще-то все они надеются на меня.
– А теперь и на меня тоже, – грустно заметила она. – Надеюсь, что оправдаю эти надежды.
– Я уверен в этом, Мюйрин. Каждой жилкой чувствую, что все получится.
Мюйрин встала и потянулась.
– А единственное, что чувствую каждой жилкой я, – это то, что у меня все болит после поездки в этой грохочущей коляске. Если вы не возражаете, я ложусь спать.
Она допросила коридорного принести еще горячей воды и грелку для постели, почистила поднос, пока слуги подготовили постель и унесли грязную посуду. Затем она принялась доставать теплое белье и чулки. Приготовленную еду она положила возле сумки и вывесила на утро темное шерстяное платье.
Когда они остались одни, Локлейн положил в кресло несколько подушек и взял с кровати свободное одеяло.
Она ошарашенно уставилась на него:
– Что вы делаете?
– Устраиваюсь на ночь.
Мюйрин вырвала одеяло у него из рук и бросила его обратно на кровать.
– Я же сказала вам, Локлейн, мы делим все, в том числе и кровать.
Локлейн залился краской:
– Мюйрин, вы сами не знаете, что говорите!
– Ради Бога, я не хочу, чтоб вы замерзли в этом кресле или на полу. Кровать большая, вы даже не заметите, что там буду я. И если это вас успокоит, мы, чтобы сохранить ваше целомудрие, можем разделить кровать бутылками с горячей водой, – сказала она с легкой улыбкой.
Локлейн снова зарделся и улыбнулся, в душе высмеяв себя:
– Вы и вправду самая удивительная девушка, которую я знаю.
– Я думала, мы решили, что будем честны друг с другом. Я устала притворяться, устала думать, что стоит делать, а чего не стоит. Мне двадцать один год, я была замужем и всю свою жизнь провела на ферме. Я не питаю иллюзий относительно того, что может случиться между мужчиной и женщиной. И еще я знаю, что обычно это бывает по взаимному желанию. Я вам доверяю, Локлейн, поэтому хватит спорить. Я устала и замерзла, а утром нам надо рано встать.
– Зачем? – удивленно спросил Локлейн.
– Потому что я забронировала для нас два места в утренней коляске, так что мы позавтракаем и в семь часов уедем.
Локлейн устало потер глаза.
– Я могу узнать, зачем? Посмотрите на себя, Мюйрин, вы же совсем выбились из сил, бедняжка, – сказал он, с особенной нежностью убирая за ухо непослушный черный локон с ее лица.
– Затем, что нам надо приниматься за работу в Барнакилле. Нет никакого смысла оставаться в Вирджинии целый день, чтобы потом приехать в Эннискиллен поздно вечером и ночевать там, поскольку мы не сможем сразу же отправиться в Барнакиллу.
– Похоже, вы все тщательно обдумали, маленькая мисс, – сказал он, неожиданно наклоняясь, чтобы поцеловать ее в щеку, но тут же одумался.
– Я стараюсь, Локлейн, правда стараюсь.
– У вас все получается, вы умница. Ну ладно, мы ляжем в одну постель, но я положу между нами подушку и свободное одеяло, чтобы защитить ваше целомудрие.
– Элис бы сказала, что я была всего лишь сорвиголова, у которой никого не было, – усмехнулась она.
– Почему? – удивленно спросил он.
– Ей нравился Августин, но других моих ухажеров она отшивала. Она говорила мне, что я отыгрываюсь за свою непривлекательность тем, что таким поведением привлекаю мужчин, заставляя оказывать мне особое внимание.
Локлейн фыркнул, почувствовав неожиданную вспышку ревности.
– А в чем же заключалось это особое внимание? – резко поинтересовался он, и его глаза блеснули.
Мюйрин пожала плечами.
– Ну, танцевали, катались на лошадях, на охоту ездили, беседовали.
Локлейн заметно успокоился.
– Я не вижу в этом ничего плохого. Моя сестра занимается тем же самым, и ее целомудрие при этом вне подозрений.
– Я рада это слышать. Приятно осознавать, что ты не какая-то ненормальная. С вами приятно поговорить. Вы очень, как это, понимающий. Сочувствующий. Вот Элис не разговаривает, она только отдает приказы, – сказала Мюйрин и задрала нос, изображая свою сестру.
Локлейн рассмеялся, расстегивая верхние пуговицы рубашки, и откатил одеяло на середину кровати.
– Когда-то я тоже знавал такого человека. Но теперь, кажется, начинаю понимать, почему Финтри кажется столь непривлекательным. Чего не скажешь о вас. Вы-то уж точно не уродливы.
Он покраснел и полностью сосредоточился на одеяле.
– Очень мило с вашей стороны. Думаю, все зависит от того, насколько строгая семья, – размышляла Мюйрин, расстегивая пуговицы халата. – Хотите верьте, хотите нет, но у богатства есть свои минусы, хотя, конечно, я не ищу у вас сочувствия…
Она умолкла, чтобы собраться с мыслями.
– Какие же например, Мюйрин?
– Например, приходится постоянно, изо дня в день, играть одну и ту же роль, – сказала она, забираясь в постель. – Я больше не хочу играть эту роль. Я хочу просто быть собой. Я приняла предложение Августина, потому что встретила человека, который, когда ухаживал за мной, дал мне почувствовать, что я ему нужна. Я думала, что для него я важней всего на свете. Но ведь все это тоже была игра?
Локлейн проглотил образовавшийся в горле комок и собрал все свои силы, чтобы не потерять самообладание, не потянуться к ней и начать целовать и ласкать ее.
– Я уверен, что все так и было. Это не было игрой, Мюйрин.
– Нет, Локлейн. – Мюйрин резко качнула головой, и ее черные локоны рассыпались по подушке. – Барнакилла была и всегда будет важнее, скажете, нет?
– Мюйрин, я не думаю…
– Давайте спать, а? – прервала его Мюйрин, натягивая одеяло на подбородок и поворачиваясь к нему спиной.
Локлейн погасил масляные лампы, затем забрался в постель и наконец закрыл глаза. Но образы Мюйрин – смеющейся, плачущей, находящейся в отчаянии – не выходили у него из головы, и только спустя, казалось, целую вечность он наконец погрузился в сон.
Глава 7
Той долгой зимней ночью становилось все холоднее. По мере того как огонь в камине постепенно угасал, Мюйрин и Локлейн инстинктивно тянулись друг к другу в постели, ища тепла.
К тому моменту, когда они проснулись в шесть утра от стука в дверь горничной, которая разбудила их, чтобы они успели на отходящую в семь коляску, одеяло, разделявшее их кровать, укрывало их сверху. Локлейн открыл глаза и обнаружил, что находится на своей половине кровати рядом с Мюйрин, которая лежит на спине, плотно прижавшись к нему.
И снова ее лицо во сне поразило его своей красотой. Губы ее сомкнулись в легкой улыбке. Локлейн не мог вспомнить, видел ли он Тару в холодном утреннем свете. Они всегда встречались тайно, на короткое время, где-нибудь в служебных постройках, а летом – в лесу. Тара утверждала, что все это – из-за сильного волнения от остроты состояния влюбленности. Чувствуя и впитывая своим телом тепло Мюйрин, Локлейн в свои тридцать с лишним спрашивал себя, было ли в этом что-то большее, чем простая чувственность. Конечно, было: и нежность, и душевное влечение – чувства, которых он не испытывал с тех пор, как много лет тому назад умерла его мать, когда ему было всего два года, а сестра только родилась на свет.
