Джорджетт Хейер - Тени былого
– Какая страшная мысль! – сказал герцог.
– Да, но вы все-таки вернулись. – Низкий голосок становился все более и более сонным. – Столько зеркал, и знатных дам, и… Bonne nuit, Monseigneur[Спокойной ночи, монсеньор (фр.).
], – сказал он со вздохом. – Мне очень жалко, но у меня все перепуталось в голове, и я очень устал. По-моему, я не храплю, когда сплю, но если все-таки, то непременно меня разбудите. И я могу свалиться на пол, но надеюсь, что нет. Ведь я в самом углу, так что, наверное, усижу. Но если я все-таки свалюсь…
– Тогда, полагаю, я должен буду тебя поднять? – спросил герцог сладким голосом.
– Ага, – согласился Леон, соскальзывая в сон. – Больше я пока разговаривать не буду, если монсеньор разрешит.
– Прошу, не думай обо мне, – ответил Эйвон. – Я здесь для того лишь, чтобы заботиться о твоих удобствах. Если я тебя потревожу, пожалуйста, скажи об этом, и я переберусь на козлы.
Совсем сонный смешок был ответом на эту остроту, и в руку герцога забрались тонкие пальцы.
– Мне хотелось держаться за ваш кафтан, потому что я боялся, что потеряю вас, – пробормотал Леон.
– Полагаю, поэтому ты сейчас и держишься за мою руку? – осведомился его светлость. – Быть может, ты опасаешься, что я спрячусь под сиденьем?
– Глупо! – ответил Леон. – Очень глупо. Bonne nuit, Monseigneur.
– Bonne nuit, mon enfant[36]. Тебе потерять меня – или мне тебя – будет не так-то просто.
Ответа не последовало, а голова Леона склонилась на плечо его светлости и осталась там.
– Несомненно, я глупец! – вздохнул герцог и подложил подушку под расслабившуюся руку Леона. – Но если я его разбужу, он снова примется болтать. Жаль, Хью этого не видит… Прошу прощения, дитя? – Но Леон просто пролепетал что-то сквозь сон. – Ну, если ты заведешь манеру разговаривать и во сне, мне придется принять самые строгие меры, – произнес его светлость, вновь откинулся на подушки и, улыбаясь, закрыл глаза.
Глава 6
ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН ОТКАЗЫВАЕТСЯ ПРОДАТЬ СВОЕГО ПАЖА
Когда на следующее утро Давенант встретился с его светлостью за завтраком, то заметил, что его светлость был в превосходном расположении духа. Он держался даже любезнее обычного, и всякий раз, когда его взгляд падал на Леона, он улыбался, словно какой-то приятной мысли.
– Прием был многолюдным? – осведомился Хью, вонзая нож в кровавый ростбиф. В отличие от герцога, который за завтраком съедал только булочку, он отдавал должное яичнице со шкварками и холодному мясу, запивая их элем, который герцог выписывал из Англии специально для него. Герцог налил себе вторую чашечку кофе.
– Толпы и толпы, мой милый Хью. Его устроили в честь не то чьего-то дня рождения, не то какого-то святого, не то еще чего-то подобного.
– Ты видел Армана? – Хью протянул руку за горчицей.
– И Армана, и графиню, и виконта, и всех, кого вовсе не желал видеть.
– Как всегда. Полагаю, мадам Помпадур была очень тебе рада.
– До отвращения. Король сидел на троне и улыбался благосклонной улыбкой, точно с монеты.
Вилка Хью застыла в воздухе.
– С чего?
– Монеты. Леон может объяснить. Но, наверное, он забыл.
Хью вопросительно поглядел на пажа.
– В чем тут шутка, Леон? Ты знаешь?
– Нет, мосье. – Леон покачал головой.
– А! Я так и подумал, что ты не вспомнишь, – сказал его сиятельство. – Леон одобрил внешность короля. И сообщил мне, что он совсем как на монетах.
Леон порозовел.
– Боюсь, ваша светлость, что я… я заснул.
– Справедливо. И ты всегда спишь как убитый.
– Н-нет. То есть… не знаю, монсеньор. Меня положили в постель одетым.
– Да. Это сделал я, напрасно потратив десять минут на попытки тебя разбудить. И рассудил, что проще будет отнести тебя в постель. Ты источник не одной только радости, дитя.
– Прошу прощения, монсеньор. Но лучше бы вы меня разбудили!
– Если ты объяснишь, как это сделать, в следующий раз я испробую этот способ. Хью, раз уж тебе необходимо есть говядину, хотя бы не размахивай ею перед моим носом в подобный час!
Давенант, чья вилка с ломтиком ростбифа все еще висела между его тарелкой и ртом, засмеялся и занялся едой.
Джастин начал разбирать лежащие возле его тарелки письма: одни отбрасывал, другие прятал в карман. Одно было из Англии и занимало несколько листов. Он развернул их и принялся расшифровывать каракули.
– От Фанни, – сообразил он. – Руперт, оказывается, все еще не в узилище, а у ног госпожи Карсби. Когда я видел его в последний раз, он был безумно влюблен в Джулию Фолкнер. Из одной крайности в другую! – Он перевернул листок. – А! Вот это интереснее! Милый Эдвард подарил Фанни карету – цвет шоколадный, обивка сидений нежно-голубая. Колосья голубые. – Он отставил лист от глаз на длину руки. – Весьма странно, но, без сомнения, Фанни права. Я не был в Англии уже столько времени… А! Я должен перед ней извиниться. Тебе будет приятно услышать, Хью, что колосья в Англии остались прежними. А голубые – это колеса. Баллентор дрался на еще одной дуэли, а Фанни выиграла пятьдесят гиней на прошлом карточном вечере. Джон остался в загородном доме, потому что городской воздух ему вреден. А Джон – это кто? Ее собачка или попугай?
– Ее сын, – сказал Давенант.
– Неужели? Да, пожалуй, ты прав. Что дальше? Если я сумею найти ей французского повара, она клянется, что будет любить меня даже больше, чем теперь. Леон, скажи Уокеру, чтобы он нашел мне французского повара… Она очень хотела бы принять мое приглашение и погостить у меня – какая опрометчивость с моей стороны! – но это никак не возможно, ибо она не в силах оставить милого Эдварда в одиночестве и опасается, что он не сможет сопровождать ее в мою развалюшку. Развалюшка! Не слишком любезно со стороны Фанни! Надо не забыть и строго ей попенять!
– Не резиденцию ли? – предположил Хью.
– И вновь ты прав! Именно в резиденцию. Остальная часть этого завораживающего послания посвящена туалетам Фанни. Это я оставляю на потом. О! Ты кончил?
– Кончил и ушел, – ответил Давенант, вставая. – Прогулка верхом с Д'Анво. Увидимся позже. – И он покинул столовую.
Эйвон положил локти на стол и уперся подбородком в сложенные ладони.
– Леон, где живет твой неподражаемый брат? Леон бросил на него отчаянный взгляд и попятился.
– Мон… монсеньор?
– Где его харчевня?
Внезапно Леон упал на колени перед стулом Эйвона и судорожно вцепился в рукав герцога. Запрокинутое лицо побелело, огромные глаза наполнились слезами.
– Нет, нет, нет, монсеньор! Вы ведь не… Только не это! Я… я больше никогда спать не буду! Только простите, простите меня! Монсеньор! Монсеньор!
