Луиза Мишель - Нищета. Часть первая
Девушка обратила взор на второй этаж, туда, где для нее, несомненно, найдется работа. Судя по объявлению, хозяйка была не слишком разборчивой… Анжела увидела балкон, увитый плющом и вечнозелеными растениями, а над ним большую вывеску, на которой красовалась молодая особа в белом, изображавшая новобрачную и застывшая как нюрнбергская кукла[13]. Сверху большими буквами было написано:
«ЛИЛИЯ ДОЛИНЫ»
а внизу:
МАДАМ РЕГИНА
Затем следовало пояснение желтыми буквами:
ПЛАТЬЯ — ПОДВЕНЕЧНЫЕ И ДЛЯ ДРУГИХ ЦЕРЕМОНИЙ
Все это несколько изменило первоначальное впечатление Анжелы. Но почему не попробовать? Ведь подняться на второй этаж не так-уж трудно…
Она вошла и попыталась незаметно проскользнуть мимо каморки привратника. Но стук ее грубых башмаков сразу же привлек его внимание.
— Вы куда? — набросился на нее грозный страж.
— Я… я к мадам Регине, — ответила Анжела, безуспешно пытаясь придать голосу уверенность.
— Она еще не вставала.
— Я подожду… Я насчет работы…
— На лестницах не ожидают. Ступайте! Придете в восемь часов.
Анжела повиновалась. Но что делать до восьми. Было только шесть. Ждать? Но где? На улице?
Проголодавшись, малютка заплакала. Анжела вспомнила, что и сама со вчерашнего дня ничего не ела. Тогда она решила разменять пять франков, которые дала ей Олимпия.
Она зашла в молочную и, хотя лихорадка совершенно лишила ее аппетита, истратила четыре су на чашку кофе и булку, которую проглотила с трудом. Девочку она напоила подслащенным молоком. Малютка выпила его с жадностью котенка, чем доставила огромное удовольствие хозяйке заведения, доброй толстухе, приведенной в восторг миловидностью «этого ангелочка».
Анжела попросила разрешения подождать до восьми часов; ей охотно разрешили. Ей даже предложили пройти в заднюю комнату, чтобы перепеленать девочку. Ангелочек, наверное, весь мокренький? Если юной мамаше что-нибудь нужно, пусть скажет. Найдется сколько угодно тряпок, салфеток и лоскутьев — притом белоснежных: ведь чистота в молочной — прежде всего!
Сердце Анжелы переполнилось благодарностью; она поспешила воспользоваться предложением доброй хозяйки, выкупала малютку в лохани с теплой водой и запеленала в чистое белье.
Затем девушка вновь отправилась к мадам Регине. Подкрепившись, она почувствовала себя лучше и, хотя ноги у нее болели, довольно уверенно прошла мимо привратницкой.
Но Лизетта вдруг заплакала: она снова настойчиво просила есть. Анжела решила подняться по лестнице немного выше и тут же, сидя на ступеньке, покормить неугомонную девчонку.
XII. Жеан Трусбан
Какой-то молодой человек взбежал на второй этаж и остановился перед дверью в мастерскую мадам Регины. Он запыхался и решил отдышаться, прежде чем войти. Случайно его взгляд упал на Анжелу. Она сидела в полумраке, неподалеку от окна. Лихорадочный румянец проступал на ее белой коже. Солнечные лучи золотили волосы; пряди их, выбившиеся из толстых кос, окружали ее голову, словно сияние.
Молодой человек был ослеплен. Он не мог отвести глаз от лица девушки и стоял с разинутым ртом, не решаясь пошевельнуться, точно боясь спугнуть прекрасное видение. Но, переведя взор на ее платье, он пришел в себя. Сняв с головы берет и отвесив низкий поклон, он проговорил:
— Привет Венере-матери!
Удивленная Анжела взглянула на незнакомца, обратившегося к ней со столь необычными словами. Это был высокий парень, лицом похожий на клоуна: смеющийся рот до самых ушей, плутоватый взгляд, нос, похожий на клюв попугая; длинный и острый подбородок, редкая всклокоченная рыжая бородка… Одет он был в желтоватую куртку и держал под мышкой огромную черную сафьяновую папку, из которой торчали листы разноцветной бумаги.
Рассмотрев этого странного субъекта, Анжела невольно улыбнулась.
— Привет Венере-матери! — повторил чудак и затем добавил так серьезно, что можно было прыснуть со смеху: — Меня зовут Жеан Трусбан, я — художник и хочу доказать, что искусство остается идеальным даже в наш практический век. В ожидании, пока мне удастся осуществить свой собственный идеал, я размалевываю головы страшенных манекенов, служащих моделями для наших элегантных грешниц и даже для добродетельных матрон. Короче говоря, я служу моде. Сегодня я пришел к мадам Регине с эскизом туалета, придуманного мною для этой Горгоны[14]… И вдруг по воле счастливого случая увидел вас, белокурое дитя, вас, воплощение мечты художника!
Анжела была ошеломлена. Жеан Трусбан продолжал:
— Я хочу, чтобы искусство вернулось к пластике и красоте, чтобы оно стало таким, каким задумала его Природа и каким оно будет, когда люди достигнут совершенства. Скульпторы, художники вот кто призван совершить эту эстетическую революцию, которая превратит всех мужчин в Аполлонов Бельведерских, а всех женщин — в Венер…
Анжела не могла прийти в себя, и, несмотря на добродушное и комическое выражение лица, Жеан Трусбан начинал ее пугать. Она не понимала ни слова из того, что он говорил. Может быть, он сбежал из сумасшедшего дома? Она встала, решив подняться этажом выше. А вдруг он обидит ее малютку? Впрочем, вряд ли: этот человек казался ей таким симпатичным…
— О прекрасная! — патетически воскликнул Жеан. — Не уходи! Не возвращайся на Олимп! Я поведаю тебе земными словами, чего я жду от твоей красоты и доброты — ибо ты должна быть столь же добра, как и красива.
Анжела остановилась.
— Я не понимаю, что вы говорите и чего хотите от меня; но вы, я вижу, хороший человек, и если я могу быть вам полезной…
— Если ты можешь… Да ты можешь сделать меня знаменитее Рафаэля, ибо Форнарина[15], с ее лошадиным лицом, — макака по сравнению с тобой! Ты — сама современная красота, клянусь богом! И красота живая, мыслящая, а не холодная статуя!
«Нет, он решительно не в своем уме!» — подумала Анжела и начала подниматься вверх по лестнице. Это заставило Жеана Трусбана заговорить яснее.
— Сударыня, — сказал художник, — моя мастерская в двух шагах отсюда, и если вы согласитесь позировать мне для поясного портрета, одетая столь же целомудренно, как если бы вы были моею сестрою, то приходите вместе с ребенком. Я буду вам платить по франку за час. О, почему я не богат, как Энгр[16].
— Когда мне прийти? — спросила восхищенная Анжела.
Еще бы! Женщине зарабатывать по франку за час! В квартале Муфтар об этом никто и помышлять не мог.
— Постойте-ка! Какой нынче день?
