Лора Бекитт - Дочери Ганга
На какое-то время губы, язык и руки юного любовника стали центром ее существа.
– Сегодня я хочу быть девственницей, соблазненной богом Кришной! – простонала она.
Он исполнил ее желание, как исполнял всегда, жаждала ли она покорности, грубости, нежности или нетерпеливой страсти.
Сама Флора тоже в точности следовала игре. Она никогда не делала лишь одного – не заглядывала в глаза юноши, ибо там могла увидеть свое истинное отражение и прочитать свой приговор. Однако нынче она помимо воли сделала это и узрела в них древний как мир восторг мужчины, который жаждал только ее, одну ее.
Флора не знала, что опиумные пары воссоздали в воображении юного любовника образ женщины, являвшей собой воплощение его грез. И он взял ее в теле той, которая была не девушкой, а старухой. На протяжении ночи они еще несколько раз курили опиум, после чего он овладевал ею так, как она желала и приказывала. А после оба провалились в глубокий сон.
Флора всегда ненавидела утро, суровую реальность, неизменно приходившую на смену упоительным грезам. Теперь ей вновь было шестьдесят, а не двадцать.
Однако она не спешила отсылать своего юного любовника, ей надо было с ним поговорить. Тогда как тот явно спешил и нервничал, поглядывая в окно. Флора это заметила.
– Куда ты торопишься?
– Хочу умыться в Ганге.
– Это подождет. Нужно кое-что обсудить.
Он посмотрел на нее со скрытой мольбой, надеясь, что она не потребует утренних ласк, что было выше его сил.
– Я помню, – начала Флора, – как подобрала тебя маленьким оборванным паршивцем, не имевшим ничего, кроме редкой красоты, на которую, впрочем, никто другой не обратил бы внимания. Я отмыла тебя, обучила, пригрела, и какое-то время ты не чаял себя от счастья. А потом обнаглел.
– О чем вы? Я всегда исполнял все ваши желания! – тихо произнес он.
– Сперва – с подобострастием, а после – со снисхождением. Я могу называть тебя богом в любовных играх, но никогда не потерплю этого в реальности!
Юноша откинулся на подушки. Его тело казалось расслабленным, бессильным.
– Отпустите меня! – в отчаянии прошептал он.
– Отпустить тебя?! – Флора приподнялась на локте, и в ее глазах сверкнула злоба. – Нет! Ты останешься со мной до конца моей жизни! Если будешь послушным, перед смертью я кое-что тебе отпишу. А если попытаешься сбежать… Ты видел маковые плантации, работал на опийной фабрике? Нет? Так увидишь и поработаешь. Или я скажу, что ты украл у меня украшения и деньги, и тогда ты сгниешь в тюрьме!
С этими словами она отвесила юноше такую пощечину, что на его глазах появились слезы.
– Ты меня понял?! – в бешенстве вскричала Флора.
– Я понял, мэм, – прошептал юноша и с поклоном поцеловал протянутую морщинистую руку.
– Я тебя прощаю – благодаря минувшей ночи. Ты был великолепен. Ступай к своему вонючему, грязному Гангу, да сгниют в нем кости всех индийских брахманов, как и всех священных коров!
Когда юноша ушел, Флора натянула на себя покрывало, дабы проспать до полудня. Позже другой слуга, не исполнявший обязанности любовника, подаст ей несравненный индийский чай масала с хрустящими коричневыми треугольничками – лепешками-парота и ароматной зардой[34].
Арун понимал, что не сумеет скрыть последствий употребления опиума, не успеет смыть с себя запах Флоры, так же как избавиться от неуверенности, стыда и раскаяния, и все-таки поспешил на берег в надежде встретить Ратну и Сону.
Увидев, как девушки поднимаются навстречу по каменной лестнице, он сложил ладони в приветственном жесте.
– Намасте!
Они остановились. Сзади струился Ганг, воды которого казались покрытыми миллионами сверкающих чешуек. Солнце изливало потоки ярких лучей, и в их сиянии растерзанный вид юноши был особенно заметен.
– Намасте. Но мы уже уходим.
– Я опоздал, – потерянно произнес он и добавил: – Возможно, вы уделите мне хотя бы несколько минут?
Ратна молчала, понимая, что Арун хочет поговорить не с ней, а с Соной.
– Чего вы от нас хотите? – спросила та. Он и сам не знал, как у него вырвалось:
– Мне нужна ваша помощь!
Сона слегка отстранилась.
– Помощь? Разве я могу вам помочь?
– Можете! – выдавил он и неожиданно пошатнулся: от спешки и еще не выветрившихся опиумных паров у него закружилась голова.
– Давайте присядем, – предложила Сона.
Арун кивнул. У него был тупой, помертвевший взгляд, запекшиеся губы и темные круги под глазами.
– Я вернусь в приют, – заметила Ратна. – Отвлеку Суниту.
И, не оглядываясь, пошла наверх.
– Вы брахманка, – сказал Арун Соне, когда они спустились к воде и сели на ступени, – вы выше всех, и вам не должно быть дела до других каст… И все-таки я хотел бы…
– Это не так, – мягко перебила Сона. – Мои родные всегда говорили, что главное в жизни – это понимание. Я выслушаю вас, даже если вы признаетесь, что принадлежите к неприкасаемым.
– Нет, мои родители – вайшья, правда, деревенские, а не городские. У меня много братьев и сестер, и мы всегда очень бедно жили. Потому, когда мне исполнилось тринадцать, я отправился в Варанаси на поиски лучшей доли.
Сона внимательно слушала, и Арун продолжал рассказывать, воскрешая в памяти восторг от вида священного города, сверкающего красками и вибрирующего звуками, и встречу с белой женщиной, неожиданно выглянувшей из богато убранного паланкина.
– Она была немолода, если не сказать, стара, и сперва я не подозревал ничего такого. Думал, просто поступаю в услужение. Госпожа Флора многому меня научила: хорошим манерам, английскому языку. Она всегда повторяла, что ей не нужен дикарь. Так продолжалось два года, и только потом я узнал, что меня просто купили, как покупают вещь, а главное – осознал, для чего она это сделала. Для любовных утех, как говорила сама госпожа Флора. Понимая, что едва ли она может быть для меня хотя бы чуточку привлекательной как женщина, она прибегла к помощи зелья. Поначалу я был в ужасе, а потом подумал: накурюсь опиума и все забуду. Зато мои родители наконец разогнут спину, а сестры получат приданое. Так и случилось и продолжалось довольно долго. А после я встретил вас и окончательно понял, насколько отвратительно то, что я делаю. Я продаю свою молодость и внешность, тогда как ваша красота навеки заперта в приюте для вдов!
К своему облегчению, Арун не увидел на лице Соны ни тени отвращения. Она не произнесла осуждающих слов, а только сказала:
– Но при чем тут я и моя судьба?
– Вы и есть та самая женщина, к которой отныне устремляются все мои помыслы и мечты.
Арун смотрел ей в глаза. Сона не шевельнулась, не отвела взгляда, и выражение ее лица не изменилось. Концы ее белого сари казались крыльями птицы, присевшей отдохнуть, грудь мерно поднималась и опускалась, и лишь на высокой шее тревожно билась тонкая жилка.
