Дженнифер Эшли - Открой свое сердце
– Тогда, думаю, тебе лучше бы поехать с нами, – сказала Мэри, – если ты хочешь ее охранять.
– С вами барон Валентайн и куча сопровождающих. А мне с Хэмишем надо кое-кого повидать.
– Что ж, очень хорошо, – сердито ответила Мэри.
А Зарабет даже обрадовалась, что Игана с ними не будет. Сидеть напротив него в тесном пространстве экипажа – нет, спасибо. Его ноги будут в дюйме от нее, а могучее тело займет слишком много места. Она не удержится и сделает глупость, например, упадет на него. Пусть лучше он присоединится к ним позже, а она поедет с Мэри. Никакого соблазна.
Росс-Холл лежал в пяти милях от замка Макдоналд. Предстояло переправиться через реку, потом ехать по извилистой дороге. Путешествие заняло немногим более часа и закончилось в зеленом парке с украшенными резьбой воротами.
Ухоженная дорога вела к просторному дому современной постройки, с дорическими колоннами и сверкающими окнами. Деревья, которыми была обсажена подъездная аллея, образовали над дорогой низкую арку. Осень уже окрасила их кроны золотом и багрянцем; ветви царапали крышу кареты. День выдался тихий и свежий. От вчерашней непогоды не осталось и следа.
Все казалось таким обычным! Карета несла Зарабет в гости к соседям, слуги, облаченные в штаны до колен, толпились у парадного входа, чтобы встретить прибывших. Но карету сопровождал эскорт горцев с револьверами, и Зарабет видела всадников, мелькающих за деревьями и кустами. Вместе с горцами ехал и барон Валентайн, который куда-то пропал, стоило им прибыть в Росс-Холл.
Они вошли в огромный холл со сводчатым потолком, эхом отражавшим звуки шагов и голосов. Стены были увешаны картинами. Зарабет узнала работы знаменитого шотландского художника Рэмзи, а также картины кисти Гейнсборо, Рейнолдса и Стаббса.
Их встретил Адам Росс – с головы до пят хозяин дома. На нем был клановый килт длиной до колена, однако батистовая рубашка, муаровый жилет и темный фрак могли бы запросто принадлежать завсегдатаю какого-нибудь фешенебельного лондонского клуба.
Зарабет улыбнулась:
– У вас очень красивый дом.
– Мой отец разбирался в архитектуре, – скромно ответил Адам. – Он в основном и спроектировал дом.
Слуги забрали у них плащи, и Адам повел их в просторную гостиную, обставленную изысканной мебелью. Там стояло также пианино, на стенах висели картины. Каждый уголок этой гостиной так и кричал о богатстве хозяев. Никаких тебе сквозняков или падающих с потолка балок!
С кресел поднялись двое мужчин лет примерно пятидесяти и встали рядом с двумя почтенными леди того же возраста. Обе женщины полные, разряженные по последней моде. Различались они только цветом волос и глаз, а без этого их можно было бы принять за зеркальные отражения друг друга.
Из-за пианино вскочили две молодые леди, обе в целомудренных нарядах из бледного муслина. У обеих волосы на лбу были уложены кольцами, почти закрывавшими глаза, что придавало им вид школьниц, смотревших на мир из-под длинной челки. Одна из девушек была блондинкой; у другой волосы были темные, как у Зарабет. У обеих ярко блестели глаза, и еще ослепительнее сияли улыбки. Они присели в глубоком реверансе.
– Ваше высочество, – сказали они хором, а затем недовольно уставились друг на друга.
Мэри взяла на себя обязанность представить присутствующих друг другу. Девушки стояли молча, дожидаясь, пока гостье представляли их родителей. Но мысли девиц, колкие и сердитые, пробивались сквозь защиту Зарабет.
«Мой реверанс был лучше. Почему принцесса не кивнула мне полюбезнее, если мой реверанс был лучше?»
«Значит, вот как одевается нвенгарская принцесса? Так же безвкусно, как Мэри Камерон».
«Я сяду играть первой. Принцессе захочется, чтобы я сыграла первой».
И обе лихорадочно размышляли: «Где же мистер Макдоналд? Отчего он не приехал?»
Зарабет с трудом смогла сосредоточиться на беседе с их родителями, бросая нужные реплики в нужное время. Одно из семейств называлось Бартон, другое Темплтон. Все были шотландцами по рождению, но говорили по-английски без малейшего намека на акцент, столь милый сердцу Зарабет. Она не уловила от них никакого ощущения опасности. Только банальности насчет того, как богат Адам, и хорошо бы, чтобы Иган тоже оказался богатым. Вот была бы партия для дочек, не грех и похвастать.
Дочерей звали Фейт и Олимпия. Златовласая Фейт представляла семью Бартон. Темноволосая Олимпия носила фамилию Темплтон.
– Какое милое платье, – сказала Олимпия.
Именно она в мыслях назвала наряд Зарабет безвкусным.
Затем на плохом французском девушка добавила:
– Должно быть, для официальных приемов.
– Вы очень добры, – любезно ответила Зарабет.
– Я прочла все о Нвенгарии, – вступила в разговор Фейт и в мыслях продолжила, что считает такую тему для беседы слишком скучной. – Никогда там не была. Лучше я поеду в Париж.
Зарабет согласилась:
– Париж – чудесный город.
Наконец все уселись. Адам по-прежнему играл роль хозяина дома, но лицо у него было слегка мученическим: «О чем думала Мэри?» Его мысли неслись куда-то прочь.
Но, несмотря на недовольство девушек, ни одна не изъявляла ни малейшего намерения уехать, пока не поймает в брачные сети знаменитого Игана Макдоналда, прекрасного лэрда.
Леди даже не представляли себе, как он красив! Из их болтовни Зарабет поняла, что они с ним ни разу не встречались. Она надеялась, что никто не прочтет ее собственные мысли, которые то и дело возвращались к чудесному видению – Иган встает из ванны, блестящий от воды, а зеркало позволяет ей видеть каждый уголок его тела.
«Каждый!»
Ей нужно владеть собой, а то застынет на месте с глупой улыбкой. Но ее самообладание давно разлетелось на куски…
Мэри завела оживленный разговор с эдинбургскими гостями. Адам попивал чай и мечтал – убрались бы подальше эти Бартоны вместе с Темплтонами. Его брат Пирс сбежал в Глазго. – «Трус».
Наступило время сыграть на пианино. Удивительно, но Олимпия с легкостью предоставила Фейт играть первой. Миссис Темплтон была довольна: этот жест свидетельствовал о щедрой натуре Олимпии. А сама Олимпия думала:
«Я играю намного лучше, чем она. Моя игра покажется еще лучше после ее какофонии».
Фейт начала играть избитую вариацию мелодии Моцарта. Мэри слушала ее игру, блестя глазами и наливаясь восторженным румянцем. Адам спрятал за чашкой чая кривую ухмылку. Бартонов распирало от гордости. Темплтоны презрительно улыбались.
Фейт закончила и поклонилась. Все зааплодировали. К пианино поплыла Олимпия, задрав нос. Раскрыла ноты, заиграла.
Играла она действительно чуть получше, чем Фейт, но петь ей точно не стоило бы. Слабеньким дискантом она выводила трели, то и дело фальшивя и пытаясь взять ноты, которые не всегда удаются даже оперным сопрано. Адам вдруг вскочил и бросился к окну.
