Филиппа Грегори - Избранное дитя, или Любовь всей ее жизни
— О, я не верю этому, — лениво процедил он. — Это они говорили, просто чтобы попугать нас.
— Что ты! — Я попыталась отступить назад, но другая рука Ричарда крепко держала меня за талию и прижимала к себе. — Нет, они знали, что говорили. Это правда, я уверена в этом, Ричард.
Я все еще не боялась, я была слишком потрясена, чтобы бояться. Мой брат, убийца моей матери, стоял рядом и обагренными ее кровью пальцами ласкал мою грудь.
— Я не верю, — повторил он. — И не считаю, что мы должны принимать на веру их слова. К тому же они никогда не повторят их снова.
Он послал мне одну из своих самых очаровательных улыбок и, приподняв мое лицо, поцеловал меня.
В той порочной бездне, в которую провалилась моя воля, не осталось никаких доводов, которые могли бы убедить его. Его рот прижался к моему, и я сжала зубы, чтобы подавить приступ рвоты, и отодвинулась.
— Шлюха, — тихо произнес он. — Ступай в постель и приготовься. Я приду сегодня ночью.
Моя воля была сломлена, и разум померк.
Я поднялась к себе в спальню, ибо куда же еще я могла идти. Дженни Ходжет, раздевая меня, тревожно заглядывала мне в лицо, которое было бледным, как у мертвой. Я скользнула между простынями и дунула на свечу. В полумраке я тихо лежала, прислушиваясь к протяжному крику совы за окном.
Ричард пришел очень поздно. В своем странно спокойном состоянии я даже задремала, пока ждала его. Я больше не боялась. Я потеряла свой страх. Я не была невинной, и я не боялась, что мне будет больно. Я не могла крикнуть и пристыдить его, я не могла ничего. Когда он грубо откинул с меня одеяло, я лежала неподвижно, как мертвая.
Кровать скрипнула под его тяжестью, когда Ричард лег рядом. В свете принесенной им свечи его лицо казалось розовым и юным. В его дыхании слышался запах бренди, волосы пахли сигарным дымом.
Он был в растерянности, не зная, как начать. Я открыла глаза и равнодушно, без всякого выражения посмотрела на него. Он бесцельно играл безделушками на моем туалетном столике, передвигал стакан воды, трогал пальцем деревянную сову Ральфа.
— Ты помнишь Шехеразаду? — неожиданно спросил он.
Мое лицо оставалось спокойным, но ум лихорадочно заработал.
— Ты действительно любила ее, правда? — Его голос стал чуть громче. В нем зазвучал какой-то резонанс его властных команд, которые он давал мне в детстве. — Ты была смертельно огорчена, когда ее убили, да, Джулия?
Мое молчание раздражило его.
— Была, я тебя спрашиваю?
— Да. — Мне не хотелось разговаривать, но я не понимала, почему он спрашивает. — Да.
— Ты плакала по ней, — напомнил он мне. — И ты долго не могла поверить, что это Денч убил ее.
Я вздохнула. С тех прошло много лет, и неизмеримо горшие потери произошли в моей жизни.
— Да.
Ричард оперся на локоть, чтобы лучше видеть мое лицо.
— Лошадь пришлось прикончить, ее ударили молотком прямо между глаз, — продолжал Ричард. — И Денч был уволен и потом принужден был скитаться всю жизнь. Помнишь? Если бы дедушка Хаверинг поймал его, он бы велел его повесить.
— Я помню, — коротко сказала я.
Ричард выглядел взволнованным, его глаза сверкали.
— Это сделал я! — экзальтированно выкрикнул он. — Я один! И никто ни о чем не догадался! Никто из вас даже близко не подошел к разгадке. Это я перерезал ей сухожилия и свалил всю вину на Денча. Чтобы ты прекратила скакать на моей лошади! И я лишил тебя этого и подставил Денча, который был с тобой заодно. Я сделал это все сам! И заставил тебя плакать неделями, правда?
Я лежала совершенно спокойно, стараясь усвоить то, что говорил Ричард. Но еще труднее было понять его внезапную экзальтацию. Неожиданно он придвинулся ближе ко мне, и для меня все стало ясно. Он взялся за подол моей ночной рубашки и рывком поднял ее. Я сделала над собой усилие и не стала опускать ее. Если дело дойдет до борьбы, то Ричард победит. И я знала, по какому-то странному, извращенному наитию, к которому я совсем не стремилась, что его возбуждает борьба со мной.
— А тот ястреб… — Его дыхание стало чаще, он поднял свою собственную сорочку и прижался ко мне. — Драгоценный ястреб Ральфа Мэгсона. Когда он вздумал улететь от меня, я дернул его назад. Первый раз это вышло случайно, но он разозлил меня тем, что не хотел сидеть на моем кулаке. Во второй раз мне захотелось сделать ему больно, и я понял, что, если сильно дернуть назад, я сломаю ему ноги. Ты помнишь, как они треснули, Джулия?
Я вспотела. Ричард неуклюже полез ко мне и просунул руку между моими ногами. Он карабкался на меня, но ему мешали простыни. Он хихикнул, как самодовольный школьник, когда его твердая плоть вонзилась в мою.
— Но ты не осмелился тронуть овец, — неожиданно для самой себя сказала я.
Я говорила почти лениво. Мой разум и мое тело онемели от страха и отвращения перед тем, что рассказал мне Ричард, и от того, в чем я призналась себе сама. Я давно уже знала все это, но мне не хватало мужества сказать или сделать что-нибудь. Я была невольным сообщником Ричарда.
Но овцы все-таки пошли против него.
— Ты думаешь, они поняли, что с тобой что-то не то? — спросила я.
Ричард заколебался.
— Они пошли против тебя. Я никогда не видела, чтобы овцы делали такое. Они окружили тебя в сарае и прижали к стене. Ты помнишь это, Ричард? Ты помнишь, как ты тогда испугался?
— Я не… — быстро проговорил Ричард. — Я никогда не боялся.
— О нет, — уверенно продолжала я. — Ты боялся Шехеразады с того самого момента, как только увидел ее. И овец ты тоже боялся.
Ричард зло смотрел на меня, но его возбуждение улеглось, я почувствовала это, и меня наполнило чувство триумфа.
— Ты до смерти боялся Шехеразады, — продолжала говорить я. — Вот почему ты изуродовал ее. А не только потому, что ревновал меня к ней. Но ты хотел сделать что-нибудь, чтобы самому не скакать на ней. А овец ты испугался еще больше.
— Это не так… — заговорил он.
Его глаза внезапно потемнели от моих насмешек. Сейчас он смотрел на меня так, как, бывало, смотрел во время наших детских ссор. Я знала, что мне удалось разозлить его и теперь он не тронет меня. Но я не была готова к взрыву его злобы.
Он наклонился и резким движением глубоко вонзил в меня указательный палец. У меня вырвался хриплый стон боли, мне казалось, что он разрывает мне внутренности. Но я тут же прикусила губы и не издала больше не звука. Закрыв глаза, я лежала как каменное изваяние. Ричард убрал руку и стал ощупывать себя, и опять его дыхание стало тяжелым.
Я открыла глаза и улыбнулась ему.
— Это нехорошо, Ричард, — сказала я ледяным тоном, каким, бывало, мама разговаривала с ним, когда за какую-нибудь провинность отправляла его пораньше в постель. — Это нехорошо. Ты больше не станешь прикасаться ко мне — ни сейчас, ни потом. И вообще, тебе лучше идти в свою постель.
