Анна-Мария Зелинко - Дезире
Гарсон принес шампанское и разлил по стаканам.
— «Скооль»! «Скооль», неизвестная соотечественница! Вы одновременно француженка и шведка, не правда ли?
— Точно так же, как и Ваше высочество.
Шампанское было очень сладким.
— Нет, я только швед, мадам, — сказал он быстро. — Кроме того, еще и норвежец. У шампанского отвратительный вкус, не находите ли?
— Оно слишком сладкое, Ваше высочество.
— У нас одинаковый вкус, мадам. Я счастлив. Большинство женщин предпочитают сладкие вина. Наша Коскюль, например…
Я задержала дыхание. Что он хочет сказать.
— Наша Коскюль?
— Фрейлина Марианна Коскюль. Прежний лучик солнца для нашего покойного короля, потом — фаворитка отца. И если бы я согласился — моя любовница. Что вас удивляет, мадам?
— Что вы рассказываете это иностранке, — ответила я сердито.
— Соотечественнице! Покойная королева Гедвига-Элизабет не интересовалась похождениями своего супруга. Коскюль читала ему, и он был счастлив, имея возможность в это время поглаживать ее ручку. Отец получил в наследство этикет шведского двора. Он не захотел его менять. Может быть, он не хотел обидеть кого-нибудь. И Коскюль досталась ему в наследство.
Я внимательно смотрела на него.
— Вы говорите серьезно?
— Мадам, мой отец — самый одинокий человек, какого я знаю. Моя мать не приезжает уже многие годы. Отец работает шестнадцать часов в сутки и проводит вечера в компании одного-двух друзей прежних времен, тех времен, когда он еще был наследным принцем. Например, граф Браге, если это имя вам что-нибудь говорит. Коскюль тоже появляется там. С гитарой. Она поет отцу шведские песни, которые поются во время пиров, веселые, но, к сожалению, он не понимает слов.
— А придворные балы и приемы? Нельзя же иметь двор и не делать приемов.
— Иногда бывают. Но не забывайте, мадам, у нас нет королевы.
Я медленно пригубливала из стакана. Он подлил еще.
— Все изменится, когда женится Ваше высочество, — прошептала я.
— Вы думаете, что молодая принцесса будет хорошо чувствовать себя в ледяном королевском дворце, где король отказывается делать приемы, а занят лишь государственными делами и изредка принимает своих старых друзей? Отец стал очень странным. Король, который не понимает языка страны, может быть когда-нибудь смещен. Понимаете, к чему приводит такое положение? Мой отец запретил газеты, в которых появляются статьи, направленные против него. Конституция Швеции предусматривает свободу печати. Мадам, король, не уважающий Конституцию, вы же понимаете, к чему это может привести?..
Он даже побледнел. Я спросила сдержанно:
— Ваше высочество, я надеюсь, не в оппозиции против своего отца?
— Нет, поскольку это меня не очень волнует. Мадам, международная политика отца создала Швеции такое положение, какого никто не предполагал. Торговая политика сделала из нищей страны цветущий край. Ему Швеция обязана своей свободой. Но в то же время он иногда запрещает излишнюю свободу в Сенате. А почему? Потому что он думает, что излишняя свобода может привести к революции и стоить ему короны. О революции в Скандинавских странах не может быть и речи. Только постепенная эволюция! Но этого бывший якобинец не хочет понять. Я надоел вам, мадам?
Я покачала головой.
— Обстоятельства сейчас таковы, что кое-кто, правда, разрозненные группы, а не какая-нибудь партия, хотят предложить королю отречься в мою пользу.
— Об этом вам даже нельзя и думать, Ваше высочество, — сказала я дрожащими губами.
Его узкие плечи склонились к столу, лицо приблизилось ко мне.
— Я устал, мадам. Я хотел быть композитором. Какие я уже написал песни, марши!.. Я начал оперу и не имею времени, чтобы ее закончить. У меня очень много дел, а кроме того, я еще должен вбивать в голову моего отца, что Французская Революция повлияла как-то на шведский народ. Папе надо принимать людей из простонародья, вместо того, чтобы предоставлять все места шведской аристократии. Он произносит на каждом заседании Сената речи, которые идут вразрез с общим мнением. Ему необходимо…
Я не выдержала. Нужно было перебить его, и я спросила:
— Эта Коскюль?
— Я не думаю, чтобы у них было что-нибудь, кроме того, что она пела ему песни. И потом, папа одержим мыслью, что наследный принц, а тем более король, не может иметь любовниц. И однажды… в полночь, папа прислал Коскюль с ее гитарой… в мою комнату.
— Видимо, он хотел доставить вам удовольствие, Ваше высочество.
— Когда я был ребенком, мадам, я очень хотел посмотреть на коронацию Наполеона. Мне не разрешили, и я не знаю почему. Но я вспоминаю, что мама сказала мне тогда: «Мы обязательно поедем на другую коронацию, Оскар. Вдвоем. Мама тебе обещает. И это будет коронация гораздо прекраснее, чем завтрашняя, поверь мне». Да, мадам. Я был на коронации. Но мама не приехала. О, не роняйте слезы в ваш стакан шампанского!
— Вашу мать зовут Дезидерия. Дезире. Может быть, она не была желанной когда-то?
— Не была желанной? Мой отец сделал ее королевой двух прекрасных стран, а она… Она не приезжает! Неужели вы думаете, что такой человек, как мой отец, унизится до просьбы?
— Может быть, ваша мать, Ваше высочество, не способна быть королевой?
— Народ Парижа кричал «Богоматерь мира!» под окнами моей матери, потому что она сумела предотвратить гражданскую войну. Моя мать добыла шпагу Наполеона.
— Нет. Он ей дал сам.
— Мадам, моя мать — прекрасная женщина. Но она такая же одержимая, как отец. Я уверяю вас, что присутствие королевы в Швеции не только желательно, но просто необходимо.
— Если необходимо, то королева, конечно, приедет, — сказала я тихо.
— Мамочка! Благодарю Бога! Мамочка! А теперь сними, наконец, свою вуаль, чтобы я мог как следует разглядеть тебя. О, ты изменилась! Ты похорошела. Твои глаза стали больше, твое лицо стало красивее, а лоб… Почему ты плачешь мама?
— Когда ты узнал меня, Оскар?
— Узнал? Разве ты не заметила, что я остановился перед гробницей, чтобы подождать тебя? Я был очень удивлен, услышав, что ты обратилась ко мне, как к незнакомому мужчине…
— Я надеялась, что твой Левенгельм придержит свой язык.
— Мой Левенгельм не виноват. Как только я приехал, я сразу хотел бежать к тебе. Увидев это, граф сказал, что ты меня предупредила.
— Оскар, все, что ты рассказывал про папу, правда?
— Конечно. Я только слегка сгустил краски, чтобы ты поняла и поскорее решила вернуться. Когда ты приедешь?
Он взял мою руку и прижал к своей щеке. Вернуться… Вернуться в незнакомую страну, где мне раньше было так холодно! Он терся лбом о мою руку.
— Оскар, у тебя колется борода, как у взрослого мужчины. И ты не знаешь, как мне было плохо тогда в Стокгольме…
