Элизабет Адлер - Удача – это женщина
Марианна, облаченная в атласное персикового цвета платье, полулежа на диване, наблюдала за тем, как Бак надевает пальто и собирается уходить.
— До свидания, дорогой, — пропела она, посылая ему воздушный поцелуй. Приторно-ласковое выражение на ее лице сразу же сменилось злым, когда Бак, даже не повернув головы, холодно попрощался с ней и вышел, плотно прикрыв дверь.
Она взглянула на часы. Чтобы успеть к Гарри и вернуться до прихода мужа, ей следовало торопиться. Неожиданно Марианне пришло на ум, что она даже не знает, когда, собственно, вернется Бак и куда он только что ушел, но на размышления времени не оставалось. Она быстро переоделась в черное шерстяное платье, надела черные замшевые туфли и изумрудного цвета плащ с капюшоном из кашемира, подбитый мехом норки. Марианна в свое время решила, что для нее уместнее будет носить пальто с норковой подбивкой, нежели манто или шубу из норки. Бака называли в газетах и на публике «человеком из народа», и поэтому не следовало лишний раз демонстрировать людям свое богатство и роскошные наряды. Она взяла со стола сумочку, положила в нее ключи, губную помаду, записную книжку в переплете из крокодиловой кожи, белоснежный носовой платок и золотую пудреницу — подарок Бака. Снарядившись таким образом, она вышла из номера и поспешила к лифту. Холл внизу был переполнен. Марианна быстро огляделась вокруг и незаметно проскользнула сквозь вертящиеся двери отеля на улицу.
Энни находилась в одной из гостиных, здороваясь с друзьями из числа посетителей и гостей, перед тем как пойти в обеденный зал и лично проконтролировать священный ритуал подготовки к обеду. Впрочем, сегодня вечером эта важная церемония занимала ее мысли лишь отчасти. Она уже отвела Бака в свой кабинет в мансарде и оставила там, а сама, попутно занимаясь делами, с нетерпением ожидала прихода Фрэнси. Наконец, она заметила, как та торопливо пробирается сквозь толпу в фойе. Энни проследила за тем, как Фрэнси достала из сумочки ключи и вошла в двери ее личного лифта. Как только бронзовые с позолотой дверцы захлопнулись и лифт повлек Франческу Хэррисон вверх, Энни мысленно пожелала ей удачи. Она полагала, что устроила все совершенно правильно.
Фрэнси закрыла глаза в ожидании, когда лифт доставит ее на двадцатый этаж. Лифт остановился, двери распахнулись, Фрэнси открыла глаза и сразу же увидела Бака, который поджидал ее прямо у лифта.
— Фрэнси, — произнес он и не поверил сам себе — словно и не было разделявших их долгих семи лет.
— Бак! — Фрэнси вышла из кабинки и протянула ему руку. — Ты совсем не изменился, разве что постарел чуточку.
— Ровно на семь лет, — напомнил ей Бак. Позже он вспоминал и не мог вспомнить, во что была одета Фрэнси, только заметил, что наряд подчеркивал цвет ее глаз, а волосы свободно лежали на плечах длинными прядями, в то время как женщины давно предпочитали короткую стрижку или завивку.
— Ты так и не остригла волосы, — заметил он, невольно напоминая Фрэнси о ее обещании, и она утвердительно кивнула.
— Хорошо. Иначе мне бы не понравилось, — сказал он. — Я всегда вспоминал тебя именно такой.
Взгляды их встретились, и Фрэнси вновь ощутила старое, но незабытое чувство к этому мужчине, отцу ее ребенка. Если она раньше и сомневалась, что будет любить его до своего смертного часа, то теперь была в этом уверена. Но он был мужем другой женщины и звездой первой величины на политическом небосклоне.
— Мне не следовало приезжать сюда, — нервно сказала она. — Мне кажется, нам нечего сказать друг другу.
— Нет, ты говоришь неправду, — Бак взял ее руку и прижал ее к своей щеке, а затем принялся нежно целовать ее пальцы, — Похоже на то, что все эти семь лет я находился в спячке, а вот теперь проснулся. И мы снова вместе, словно и не разлучались. Жизнь не столь уж сложна, если я буду любить тебя, а ты — меня.
Фрэнси освободила руку.
— Но ведь это не так! Жизнь не стоит на месте и никогда не бывает простой. Я решила жить для себя. У меня есть работа, я занимаюсь благотворительностью, а главное — у меня растет дочь. Мне надоело лгать и скрываться и хочется одного лишь покоя.
Она направилась к длинному белому дивану у окна и села, потому что ноги отказывались ее держать, сердце в груди бешено колотилось, и единственное, чего она хотела на самом деле — это броситься в его объятия. Но она не могла себе этого позволить. Прежде всего ей надо было думать о Лизандре. Фрэнси обхватила колени руками и, подавшись вперед, пристально разглядывала Бака, как будто видела его впервые.
— Марианна приходила к тебе с визитом, как я понимаю? — спросил он.
Фрэнси пожала плечами.
— А если даже и так? Как бы то ни было — она оказалась права.
— Почему же ты не позвонила мне, не поговорила со мной?..
Он произнес эти слова с таким отчаянием, что ей захотелось взять его за руку и сказать ему — по-прежнему любимому и дорогому, — что все хорошо, что в ее отношении к нему ничего не изменилось.
— Я была беременна, а ты — женат. У тебя есть свои собственные дети, о которых ты должен заботиться. Ну и разумеется, твоя карьера. Мне было просто необходимо принять решение.
— Но это твое решение, Фрэнси. Я в этом не участвовал, хотя всегда считал, что нас двое. Согласись, я имел право принять участие в обсуждении, и на моей стороне должна была оказаться как минимум половина голосов.
Бак требовательно смотрел на Фрэнси, и она вздохнула.
— Я пришла сюда не для того, чтобы обсуждать наши с тобой отношения. Я приехала из-за Лизандры. Она не подозревает о том, что ты ее отец, и я, со своей стороны, не хочу, чтобы она об этом знала. Я сказала ей, что с ее отцом мы расстались еще до ее рождения, и она приняла это как данность. Ей только семь лет, но она начинает задавать мне вопросы, и я рассказываю ей, каким был ее отец, говорю, что он любил бы ее, если бы знал о ее рождении. Естественно, пока она еще мала, но, быть может, когда Лизандра вырастет и сама станет женщиной, она меня поймет.
Бак подумал о собственных детях, которые были настолько погружены в свои дела, что крайне редко уделяли внимание отцу, подумал о вновь обретенной дочери, которую ему не хотели показывать, и воскликнул:
— Где, где же я ошибся? Моя жизнь пуста, у меня нет ничего своего!..
— О, Бак, не говори так, пожалуйста, прошу тебя, не говори! — потрясенная его словами, в свою очередь, воскликнула Фрэнси.
— Но это правда, — произнес он с горечью. — Когда мы встретились в тобой в Париже, я сказал себе, что моя так называемая личная жизнь — не более чем декорация. Один фасад — и больше ничего. С тех пор мало что изменилось.
