Жюльетта Бенцони - Тибо, или потерянный крест
Не ответив, я наклонился и взял младенца из рук Олина. И, когда я поглядел на него, мое сердце растаяло от любви. Конечно же, теперь я уже ничего на свете так не хотел, как заботиться об этом малыше и оставить его у себя! Но как это сделать, не навлекая на себя недовольство Ордена, который может навсегда разлучить нас? In pace95для меня? А для него? Любое богоугодное заведение... или Бог знает что?
— На Запад! — повторил я. — Но куда? К кому?
— Моя госпожа говорит, что вы из рода Куртене и в вашей стране это знатный и богатый род.
— Моя страна — здесь... Я даже не знаю, где находятся земли Куртене.
— А я знаю, — спокойным голосом вмешался Олин. — Это недалеко от моих владений. Если хотите, я могу позаботиться об этом мальчике, ведь я возвращаюсь домой. Моя добрая жена примет всей душой, ласково, я уверен в этом. Кроме того, хоть я и не Куртене, у меня есть кое-какое имущество. И я вот о чем подумал: а вдруг... а что, если это и есть ответ Господа на мои мольбы? Мы с женой уже не молоды...
У этого славного человека на глазах показались слезы, и я, не удержавшись, обнял его. Мне уже больно было думать о том, что придется навсегда расстаться с Рено. И я мгновенно принял решение уехать вместе с ним, бросить все, что составляло мою жизнь, покинуть мою страну, могилы тех, кого я любил, и даже пренебречь спасением собственной души ради того, чтобы последовать за этим мальчиком, который связывал меня с Изабеллой. Тем хуже, если мне это даром не пройдет... Да, я тоже уеду!
Если бы великим магистром в те времена все еще был Жильбер Эрайль, я поспешил бы в Акру и попросил бы его отправить меня во Францию. Но теперь магистром был Пьер де Монтегю, человек жестокий, высокомерный и безжалостный. Он не понял бы меня, и я рисковал бы получить отказ, но последствия могли оказаться и куда хуже! И тогда я решил, что, как только Рено поселится у Куртиля, я повинюсь перед ближайшим командорством, чтобы остаться верным обетам, которые со временем стали мне дороги. По крайней мере, наказан я буду на той земле, где будет жить Рено... Вот так я и покинул Орден тамплиеров.
Несколько дней спустя монах и выздоровевшая Амина вернулись к Мелисенде, а мы, в одежде паломников, отплыли из Триполи на провансальском судне, прихватив с собой козу, чтобы кормить ребенка молоком. Достойная вдова из Марселя, которая возвращалась домой, совершив паломничество, добровольно взяла на себя заботу о нем на время путешествия, которое было для меня путешествием в неизвестность. Господь, Пресвятая Дева и море были к нам милосердны, и ни бури, ни недобрые встречи не помешали нам втроем достигнуть берегов Прованса...
* * *
День уже давно угас, и ночь подходила к концу, когда Рено добрался до последней страницы. Свеча, при свете которой он читал, еще горела. Рено задул ее и немного посидел в сером и зыбком свете раннего зимнего утра, уронив руку на кипу страниц, из которых только что вынырнул, словно из странного и немного страшного сна. У него голова закружилась, когда он узнал, как глубоко уходят его корни в Святую землю и со сколькими знатными людьми он связан родством...
Все еще опираясь на книгу, как будто боясь, оторвавшись от нее, потерять равновесие, он встал, заметил, что огонь гаснет, и поспешил разжечь его вновь. Затем повернулся к постели. Старый Тибо спал, сложив руки на груди, и так походил на надгробное изваяние в соборе, что Рено испугался: уж не уснул ли он вечным сном? Всерьез испугался, потому что этот благородный старик таинственным образом стал ему дорог... и потому что его рассказ породил столько разных вопросов! Он наклонился, уловил его дыхание. Успокоившись, взял кувшин и пошел за водой...
Было уже не так холодно. Снег начал таять, показался зеленый мох, и даже несколько травинок. Весна была не за горами. Рено немного посидел на пороге старой башни, любуясь этими признаками обновления. Хотя он и не знал, что они могут принести в его жизнь, они показались ему добрым предзнаменованием. Потом он вернулся внутрь, глотнул холодной воды, чтобы разогнать туман в голове после бессонной ночи, поставил греться остаток супа и, опустившись на колени перед распятием, начал молиться...
Когда с его губ слетело последнее «аминь», он обернулся и увидел, что Тибо, сидя на постели, внимательно смотрит на него. Лицо юноши мгновенно просияло.
— Вам лучше... отец мой?
Услышав это нежное и почтительное обращение, старый рыцарь улыбнулся, глаза его блеснули.
— Кажется, да... Господь снова дал мне отсрочку. И я счастлив, потому что благодаря этому могу еще немного побыть с тобой...
— Суп, наверное, уже согрелся. Сейчас налью. Вам надо поесть.
— Спасибо... Но сначала я хочу помолиться.
Он попытался встать, но ноги его не держали. И тут же он согнулся пополам от жестокой боли, его худое лицо как-то сразу трагически осунулось. Старик усмехнулся.
— Кажется, отсрочка получится не очень долгой, но... да свершится воля Божия! — добавил он, снова укладываясь с помощью Рено.
Все его длинное высохшее тело дрожало, и молодой человек принес свое одеяло, чтобы получше укрыть его. Дал выпить старику лекарство.
— Ты все прочитал? — с облегчением переведя дыхание, спросил Тибо.
— Да, все... и там есть...
— Вещи, которые бы ты хотел знать? Готов спорить, что первый твой вопрос будет об отце?— Мне кажется, это вполне естественно?
— Конечно. Хотя не уверен, что ты очень обрадуешься моему ответу, потому что ты — не только мой любимый внук, но и внук... Саладина!
— Что? Но этого не может быть! — задохнувшись от ужаса, вскричал Рено.
— Почему бы и нет? В Палестине все возможно, даже самое невероятное. Этим заблудившимся охотником с соколом был малик Алеппо, Аль-Азиз, который занял место своего отца, Аль-Захира, за два года до того, как твоя мать вышла замуж за Боэмунда. Насколько я понял, когда они встретились с Мелисендой, он жил в Келле, неподалеку от Оронта. Они с твоей матерью полюбили друг друга...
— Но он же сарацин, неверный? Как она могла?
— Любви, как ты, может быть, узнаешь, — хотя я совсем не уверен, что желаю тебе этого! — нет дела до границ, которые ставят род, религия, цвет кожи... и даже самые страшные болезни. Если бы это было не так — скажи, каким чудом армянка Ариана смогла бы любить прокаженного до самого его ужасного конца?
— Я думаю, в его разрушенном теле она должна была видеть его прекрасную душу.
— Красиво сказано! Однако тело гнило заживо.
— Да... но он, наверное, был совершенно необыкновенным человеком! Хотел бы я его узнать. Кстати, в рукописи ничего не говорится о дальнейшей судьбе этой Арианы. Что с ней стало?
