Дафна дю Морье - Французов ручей
– Хотите попробовать? – спросил он.
Она кивнула, досадуя на себя – неужели по ее лицу так просто обо всем догадаться? Он достал из шкафчика вторую тарелку, ложку и бокал. Придвинул к столу два стула. Она увидела, что матрос принес также свежий французский хлеб с золотистой, поджаристой корочкой и несколько кусков очень желтого масла.
Они молча приступили к еде. Через некоторое время он разлил по бокалам вино – холодное, прозрачное и не слишком сладкое. Дону не оставляло ощущение, что все это происходит во сне – знакомом, мирном сне, который она уже видела однажды.
"Все это было, – думала она, – все это я уже переживала когда-то". Но в глубине души она понимала, что впечатление это обманчиво – она никогда не видела ни этот корабль, ни этого человека. Она вдруг спохватилась, что не знает, который час. Наверное, дети уже вернулись с пикника и Пру укладывает их спать. Может быть, именно сейчас они стучатся в дверь ее спальни, зовут ее, а им никто не отвечает. "Ну и пусть, – думала она, – пусть, теперь уже все равно". И продолжала пить вино, разглядывать птиц на стенах и украдкой изучать своего соседа, когда он на нее не смотрел.
А он тем временем протянул руку, достал с полки табакерку и высыпал на ладонь горсть табака. Листья были сухие, мелкие и темные. Внезапная догадка молнией промелькнула в ее голове. Она вспомнила табакерку, забытую кем-то у нее в спальне, томик французских стихов с рисунком чайки на титульном листе, Уильяма, крадущегося к лесу, и его рассказы о бывшем хозяине, который любит путешествовать и считает свою жизнь непрерывным бегством. Она встала, не спуская с него глаз.
– Боже мой! – вырвалось у нее.
Он поднял голову:
– Что такое?
– Значит, это вы, – воскликнула она, – это вы оставили у меня в спальне табакерку и томик Ронсара! Это вы бесцеремонно оккупировали мою кровать!
Он улыбнулся – наверное, последняя фраза показалась ему забавной, а может быть, его насмешила горячность, с которой она ее произнесла.
– В самом деле? – спросил он. – Я оставил у вас табакерку? Ей-Богу, не помню. Надо будет побранить Уильяма за рассеянность – он должен был ее убрать.
– Да, да, – продолжала она, – теперь я понимаю. Это вы приказали Уильяму поселиться в Нэвроне и уволить слуг, чтобы никто не мешал вам спокойно жить там все то время, пока мы оставались в Лондоне.
– Ну что вы, – возразил он, – я жил там далеко не все время – только когда это отвечало моим планам. Ну и еще зимой, конечно. Зимой в ручье, знаете ли, становится довольно неуютно, не то что в вашей спальне. Но, поверьте, я ни за что не осмелился бы войти туда, если бы не был уверен, что вы не станете возражать.
Он посмотрел на нее, и в глазах его снова блеснул тайный огонек узнавания.
– Я каждый раз спрашивал разрешения у вашего портрета. "Миледи, – говорил я, стараясь быть как можно более вежливым, – миледи, не разрешите ли вы уставшему и измученному иностранцу расположиться на вашей кровати?" И вы милостиво кивали мне в ответ, а иногда даже дарили улыбку.
– Все равно, – сказала Дона, – вы вели себя дерзко и бесцеремонно.
– Согласен, – ответил он.
– Кроме того, вы рисковали своей головой.
– По-моему, риск был оправдан.
– Ах, если бы я только могла предположить…
– И что бы вы сделали?
– Я тут же приехала бы в Нэврон.
– А потом?
– Заперла бы дом, прогнала бы Уильяма и расставила всюду часовых.
– Неужели вы так суровы?
– Представьте себе.
– Я вам не верю.
– Почему?
– Потому что ваш портрет говорит о другом. Когда я смотрел на него, лежа в вашей кровати, я видел, что вы поступили бы совсем не так.
– А как?
– Вы сделали бы все наоборот.
– То есть?
– Вы перешли бы на мою сторону, поставили бы свою подпись рядом с нашими и стали единственной женщиной, присягнувшей на верность нашему делу.
Проговорив это, он поднялся, достал из шкафа какую-то книгу и раскрыл ее. В верхней части листа стояла надпись – "Ла Муэтт", а под ней длинный список имен: Эдмон Вакье, Жюль Тома, Пьер Блан, Люк Дюмон и многие, многие другие. Он взял перо, обмакнул его в чернила и протянул ей.
– Ну что? – спросил он. – Согласны?
Она подержала перо в руке, словно взвешивая ответ, и – то ли оттого, что ей снова вспомнился Гарри, позевывающий над картами, и Годолфин с его выпученными глазами, то ли оттого, что ее разморило после сытного обеда и она почувствовала себя легко и беспечно, как бабочка, порхающая на солнце, а может быть, просто оттого, что он стоял рядом, – так или иначе, она вдруг взглянула на него, рассмеялась и быстро черкнула в центре листа, под другими именами, – "Дона Сент-Колам".
– А теперь вам пора идти, – сказал он, – а то дети начнут вас искать.
– Да, – кивнула она.
Они вышли из каюты и поднялись на палубу. Там он остановился и, перевесившись через перила, крикнул что-то на бретонском наречии матросам, работавшим внизу.
– Я хочу представить вас команде, – объяснил он ей. Затем отдал еще какой-то приказ, и через минуту все матросы выстроились на палубе, с любопытством поглядывая на нее. – Я скажу им, что отныне вы можете беспрепятственно приближаться к ручью. Ручей теперь ваш. И корабль тоже. С этого мгновения вы полноправный член нашей команды.
Он обратился к матросам. Они молча выслушали его, а потом стали по очереди подходить к ней и почтительно целовать руку. А она смеялась и благодарила их, а в голове ее вертелась одна и та же мысль: "Это всего лишь сон, безумный, фантастический летний сон". Внизу на воде уже ждала лодка с одним из матросов. Дона перебралась через перила и начала спускаться по трапу. Француз не помогал ей. Он стоял наверху и смотрел, как она спускается.
– Вы не передумали? – крикнул он ей вдогонку. – Вы по-прежнему хотите запереть Нэврон и уволить Уильяма?
– Уже не хочу, – ответила она.
– В таком случае я считаю своим долгом нанести вам ответный визит.
– Буду очень рада, – сказала она.
– Когда мне прийти? Скажем, после обеда, часа в три – вас устроит?
Надеюсь, вы напоите меня чаем?
Она посмотрела на него, рассмеялась и покачала головой:
– Нет, вы ведь не лорд Годолфин. Пираты не являются к дамам средь бела дня. Им полагается приходить ночью, тайком, оповещая о себе стуком в окно.
Чтобы перепуганная хозяйка, затеплив свечу, усадила гостя за стол и накормила остатками ужина.
– Ну что ж, – сказал он, – тогда завтра в десять.
– Идет, – ответила она.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Дона переправилась через ручей и вышла на берег, а француз все стоял на палубе и смотрел ей вслед. Солнце спряталось за деревьями, ручей погрузился во тьму. Отлив закончился; вода отступила с отмелей и замерла, спокойная и неподвижная. Где-то в стороне, за излучиной, коротко прокричал кроншнеп.
