Виктория Холт - Чудо в аббатстве
— Что с нами будет, Уильям? Что с нами со всеми будет?
Бруно рассказал нам, что в Аббатстве постоянно молятся за епископа Фишера, за монахов из Чартер-хауса и за сэра Томаса Мора; что брат Валериан сказал: то, что случилось с теми монахами, могло случиться с другими и многое зависит от судьбы сэра Томаса Мора. Он пользовался всеобщей любовью. Если король осудит его на смерть, народ разгневается. Некоторые считали, что король не посмеет, но король смел все. Он объявил, что не потерпит вмешательства и что всякий, кто будет отрицать его главенство над церковью, — изменник, будь то бывшие канцлеры или друзья короля. Кто перечит ему, тот не может быть его другом. А кто выступил против, не избежит его гнева.
И вот наступил ужасный день. Из суда вывели под стражей сэра Томаса. Нам рассказали очевидцы, как бедная Мег подбежала к отцу, обхватила его шею руками и потеряла сознание.
— Они не сделают этого, — сказал отец. — Король не может убить человека, которого раньше любил, он не осмелится казнить святого.
Но король никому не позволял открыто не повиноваться ему. Я часто вспоминала, как видела его на барке смеющимся с кардиналом… еще одним, кто умер, говорят, из-за него. Никто не мог позволить себе вызвать неудовольствие короля.
А потом звонили колокола по сэру Томасу. Ему отрубили голову и посадили ее на шест на Лондонском мосту, откуда Мег потом сняла ее.
Отец закрылся в своей комнате. Я знала, что в тот день он часами стоял на коленях и молился, думаю, не за себя.
Он опять говорил со мной, когда мы гуляли в высокой траве, росшей по берегу реки, не боясь, что наш разговор подслушают.
— Тебе уже почти двенадцать лет, Дамаск, — сказал он и повторил, — если бы ты была старше.
— Почему, отец? — спросила я. — Потому что ты хочешь, чтобы я была более понятлива?
— Ты и так умна не по годам, дитя мое. Если бы тебе было пятнадцать или шестнадцать лет, ты могла бы выйти замуж, и тогда я знал бы, что кто-то сможет позаботиться о тебе.
— Почему я должна хотеть мужа, когда у меня есть лучший из отцов? И матушка у меня есть.
— И мы будем заботиться о тебе, пока живы, — с жаром сказал он. — Просто я думаю, что если по несчастной случайности…
— Отец!
Он продолжал:
— Если нас здесь не будет… если меня здесь не будет…
— Но ты же не уезжаешь.
— В такие времена, Дамаск, мы не можем знать, когда придет наш день. Кто бы мог поверить несколько лет тому назад, что сэра Томаса не будет с нами?
— Отец, тебя не попросят дать присягу?
— Кто это может сказать?
Я вдруг прижалась к его руке. Он сказал ласково:
— Времена опасные. Может быть, нас призовут сделать то, чего не позволит нам сделать наша совесть. И тогда…
— Но это же жестоко.
— Мы живем в жестокое время, дитя.
— Отец, — прошептала я, — ты веришь, что новая королева — истинная королева?
— Лучше не произносить таких слов.
— Тогда не отвечай на вопрос. Когда я думаю о ней… лежащей в паланкине, улыбающейся, такой гордой, такой радостной, что все эти торжественные церемонии были устроены в ее честь… О, отец, ты думаешь, она хоть на мгновение подумала о всей крови, которая будет пролита из-за нее?.. Такие люди, как сэр Томас, монахи…
— Тихо, дитя. Сэр Томас сказал, что ему жаль новую королеву. Головы летели из-за нее. Кто может сказать, как долго продержится ее собственная голова?
* * *— Кейт слышала, как говорили, что королю она уже начала надоедать, она не родила ему сына, только принцессу Елизавету… и что он уже посматривает на других.
— Скажи, Кейт, чтобы она попридержала язык, Дамаск. Она беспечная девочка. Я боюсь за Кейт, но, тем не менее, думаю, у нее талант самосохранения. Я больше боюсь за тебя, моя любимая дочь. Я бы хотел видеть тебя взрослой и замужем. Что ты думаешь о Руперте?
— Руперт? Ты имеешь в виду, хотела бы я выйти за него замуж? Я не думала об этом.
— Да, дитя мое, он хороший мальчик. Кроткого нрава, добродушный, работящий, правда, у него почти ничего нет, но ведь он наша плоть и кровь, и я хотел бы, чтобы он и в будущем продолжал присматривать за хозяйством. Но больше всего мне хотелось бы знать, что я отдал тебя в надежные руки.
— О, отец, я не думала… о браке.
— В двенадцать лет пора уже немного подумывать о таком важном деле. Пройдет четыре года… Четыре года! Это долго.
— Ты говоришь так, будто я — ярмо, которое ты был бы рад скинуть.
— Дорогое мое дитя, ты же знаешь, что в тебе вся моя жизнь.
— Я знаю, я сказала это, не подумав. Отец, ты так боишься за меня, что хочешь, чтобы у меня был еще защитник?
Он немного помолчал, посмотрел на реку; я знала, он думает о том опустевшем доме в Чел си.
И впервые в жизни я осознала, как ненадежна наша жизнь.
* * *То лето тянулось долго, казалось, все дни были наполнены солнцем. Когда бы ни приезжали к нам гости — что было довольно часто, ибо ни одному путнику не отказывалось в приюте, бедному ли, богатому ли, — за столом всегда находилось для них место. Если они приезжали из дворца, Кейт всегда подстерегала их и пыталась заманить подальше от ушей моего отца, в сад посмотреть павлинов или собак и поговорить о королевском дворе.
Таким образом мы узнали, что король действительно устал от королевы, они поссорились и что королева была так беспечна, что не оказала должного почтения Его Величеству; мы услышали, как король обратил внимание на хитрую и не очень красивую молодую женщину, одну из фрейлин королевы. Джейн Сеймур была тиха и сговорчива, но происходила из очень честолюбивой семьи, которая считала, раз король отрекся от Екатерины Арагонской, испанской принцессы и тетки великого императора Карла, почему бы ему не поступить также с дочерью робкого Томаса Болейна.
Мы слышали, что если бы родился сын, все было бы по-другому. Но у Анны шансов родить сына было не больше, чем у Екатерины, а уже ходили слухи, что Джейн носит под сердцем ребенка короля.
Кейт любила вытянуться на траве и без умолку болтать о придворных делах. Она уже перестала воображать себя королевой Анной. Теперь она была Джейн Сеймур, но роль смиренной Джейн, подчиняющейся честолюбивым братьям, менее подходила ей, чем роль гордой Анны Болейн. Ей, скорее, нравилось презирать Джейн.
— Как ты думаешь, насколько ее хватит? — почти сердито спросила она.
Иногда мы через потайную дверь пробирались на земли Аббатства, и там она все говорила о Мадонне в драгоценностях. Мысль о всех этих драгоценностях, на которые могли смотреть только монахи, сводила ее с ума, говорила она. Как бы ей хотелось надеть их!
