Александра Девиль - Королева Таврики
— Приветствую тебя, Марина. Это правда, что Андроник продает свой загородный дом?
— Да… кажется, продает, — рассеянно ответила девушка.
— Я хотел бы обсудить с ним условия покупки. Можно ли сейчас к вам зайти?
— Нет… боюсь, что нельзя. Андроник заболел, и я несу ему лекарство из аптеки. Андронику очень плохо.
— Ну что ж, зайду, когда он выздоровеет. Но ты ему передай, что я готов купить этот дом.
— Хорошо, передам, — пообещала Марина, а про себя подумала: «Наверное, он покупает загородный дом, чтобы после свадьбы поселиться там с Евлалией».
Константин попрощался, напоследок окинув девушку быстрым и, как ей показалось, оценивающим взглядом. Она отвернулась от него, вошла в распахнутую Никодимом калитку и почему-то вдруг подумала, что внешность у молодого купца, пожалуй, слишком слащавая и изнеженная для мужчины. Марине даже стало удивительно, как раньше она этого не замечала, поддаваясь мнению молвы, называвшей Константина красавчиком и завидным женихом.
У постели Андроника по-прежнему сидела Таисия, рядом с ней — Лазарь, а чуть поодаль топтался ожидавший приказаний Чугай. Марина отдала врачу бальзам и вопросительно взглянула на мать. Таисия вздохнула, слегка покачала головой, а потом велела дочери:
— Иди, посмотри, как там на кухне. Ждана должна была приготовить пирог с рыбой.
— О нет, я ничего не хочу, кроме печеных яблок, — поморщился Андроник, который всегда бывал очень капризным во время болезней.
Таисия оглянулась на Лазаря, и тот кивнул:
— Да, печеных яблок ему можно. А также молока.
Марина вспомнила, что и сама еще с утра ничего не ела, и в тот же миг ощутила волчий голод. Прибежав на кухню, расположенную в полуподвальном помещении дома, она схватила со стола ломоть хлеба и кусок сыра и принялась жевать, запивая компотом из слив. На кухне хозяйничала Ждана — повариха-славянка. Она, единственная среди домашних слуг, была привезена Таисией из Киева и своим обликом и говором напоминала хозяйке о далекой родине. Оказавшись в доме Андроника, Ждана, в те годы еще юная девушка, обучалась поварскому искусству у пожилой армянки Ануш и теперь умела хорошо готовить армянские и греческие блюда. После смерти Ануш молодая славянка заменила ее на кухне купеческого дома. Сейчас пухленькой миловидной Ждане было не более двадцати семи лет, но она уже успела стать вдовой. Ее муж, грек по происхождению, работал каменщиком и погиб во время обвала на стройке. Своих детей у Жданы не было, и она всей душой привязалась к маленькому Георгию, а к Марине относилась словно к младшей сестренке.
— Не хватай куски, а поешь как следует, — с добродушной строгостью сказала повариха молодой хозяйке. — Пирог уже готов, и дичь на вертеле зарумянилась.
— Поем с удовольствием, — откликнулась Марина, допивая компот. — Но вначале отнесу Андронику молока и печеных яблок. Ему, бедняге, больше ничего нельзя.
— Дай-то Бог, чтоб хозяин выздоровел. — Ждана вздохнула и перекрестилась.
Она, как и другие слуги, понимала, что благополучие семьи и дома Таги держится на Андронике, а потому и молилась искренне о его здоровье.
Все это понимала и Марина, которой было грустно еще и оттого, что болезнь Андроника отодвигала на неопределенный срок давно обещанную ей поездку в Сугдею. Марине, которая всегда мечтала посмотреть другие города и завидовала морякам, приплывавшим из далеких земель, было досадно, что мать и Андроник сами не любят путешествовать и ее не отпускают никуда дальше кафинских предместий. Даже ближайший к Кафе город Сугдею-Солдайю ей пока не удалось посетить.
Впрочем, если мать никогда не любила поездок, то Андроник стал домоседом лишь на склоне лет. В молодости же он много попутешествовал — причем не только по Таврике и славянским землям. Мысли о своих далеких предках подвигли его посетить Киликийскую Армению[16], и древний город Эдессу, и бывшие владения крестоносцев от Иерусалима до Антиохии.
Когда купец бывал в благодушном настроении, он любил рассказывать о том путешествии, и Марина помнила его рассказы во всех подробностях, но все равно каждый раз слушала с интересом. Андроник часто упоминал о том, что двести лет назад, в славное время крестовых походов, Иерусалимом правила знаменитая королева Мелисанта, француженка по отцу и армянка по матери, внучка Тороса Эдесского. И эта красавица королева словно воплощала в себе слияние западной и восточной культур. Андроник описывал армянские церкви в Иерусалиме и Вифлееме, а также знаменитый Псалтырь Мелисанты, написанный на французском языке, но оформленный в византийских и армянских традициях. При этом он не упускал случая повторить, что его предки были в родстве с королевой Марфой, матерью Мелисанты. И Марина понимала, что ему так же заманчиво в это верить, как ей самой — в свое происхождение от князей Рюриковой крови. Подтвердить — впрочем, как и опровергнуть — вопросы столь древнего родства все равно никто не мог.
Еще Андроник рассказывал об Эдессе — древнехристианском городе, из которого в Константинополь был перенесен Нерукотворный Убрус Иисуса Христа. Также, по некоторым сведениям, именно из Эдессы крестоносцы вывезли таинственную Чашу Грааля, о которой было сложено много легенд.
Когда Андроник упоминал о византийской иконе святой Марины, виденной им в Триполи, падчерица его расспрашивала, а хороша ли ее небесная покровительница, изображения которой не было в кафинских церквах. Но отчим всякий раз наставительно отвечал, что красота есть не в чертах изображенного лица, а в святости, исходящей от иконы. Андроник был строгим и набожным человеком, и Марине приходилось при нем сдерживать свой живой и любознательный нрав.
После левантийского бальзама Андронику стало лучше, и он даже уснул, что принесло домочадцам временное облегчение. Таисия пошла с Мариной в церковь, чтобы помолиться о скорейшем выздоровлении мужа.
Церковь Святого Стефана была небольшой, но одной из лучших в православных кварталах. Иногда службу здесь правил отец Панкратий — суровый, немногословный грек, которого многие прихожане побаивались. Но Марине он нравился, потому что рассказывал ей о фресках, иконах, а главное — давал почитать книги из монастыря Святого Василия, где отец Панкратий ведал библиотекой и скрипторием. Как ни странно, но любознательность Марины, казавшаяся отчиму и матери суетной, не вызывала осуждения у строгого священника, который поощрял в людях склонность к духовным исканиям.
Сейчас отца Панкратия не было в церкви, а другие служители, равно как и прихожане, у Марины не вызывали интереса. Пока мать молилась, девушка молча смотрела на фрески, которые в церкви Святого Стефана казались ей особенными и завораживали исходящей от них внутренней силой. Эти фрески были подобны немногословной, но истовой молитве — столько в них было тревожного огня, движения и порыва. Их темный фон прорезали неровные вспышки белого света — словно духовные молнии, что выхватывали из сумрака мира святые лики, полные сурового вдохновения, и тонкие фигуры в струящихся складках одежд. Казалось, художник хотел передать зрителям некую важную мысль и вдохнуть в них сильное чувство.
