Рексанна Бекнел - Мой галантный враг
Как она ненавидела его в этот момент! Она ненавидела силу, которой он был наделен, силу, которая многократно превосходила ее собственную. Ненавидела за дерзкий способ, которым он воспользовался, чтобы сделать Оррик своим. Но больше всего она ненавидела его за ту власть, которую вскоре он получит над ней самой, став ее мужем.
Раздираемая страхом и яростью, Лиллиана приблизилась к нему. Обеими руками она взялась за кромку рубашки из тончайшего виссона и, соблюдая всяческую предосторожность, чтобы только не коснуться его самого, подтянула подол рубашки к голове ненавистного гостя.
Теперь, когда спина его обнажилась, было видно, что кожа слегка блестит от пота и, может быть, от этого могучий торс казался бронзовым в послеполуденном свете, проникающем через окна. Лиллиана закрыла глаза, не желая созерцать это зрелище. В нетерпеливом стремлении поскорее разделаться со своей омерзительной задачей, она сдернула рубашку с плеч и наконец последним рывком стащила ее через голову рыцаря. Его руки легко выскользнули из рукавов, и она сразу отступила от него, не сознавая даже, что все еще сжимает рубашку в руках.
Она знала, что он крупный мужчина, — не только из-за роста, но и из-за мощной мускулатуры. Но когда он встал перед ней, обнаженный до пояса, она была ошеломлена. Ей не часто приходилось видеть мужчин без одежды, и все же она знала наверняка, что любой мужчина мог бы позавидовать такому телосложению. Он состоял, казалось, из сплошных мышц и походил на мраморную статую, изваянную искусным резцом. Но знала она и то, что, в отличие от статуи, сэр Корбетт холодным не был.
Она не хотела смотреть на него, и все-таки невольно скользнула взглядом по широким плечам, по мощной груди с темными короткими завитками волос, по волнистым мускулам над краем штанов. Опустить глаза ниже она себе запретила. Присобранная ткань штанов прикрывала бедра, но можно было не сомневаться, что годы, проведенные в седле, сделали его ноги твердыми, как сталь, точно так же как руки окрепли от бесконечных упражнений в боевом искусстве. А узкая полоска волос, которая сбегала вниз по животу, заканчивалась у… Она вздрогнула.
— Ну как, моя невеста сочтет меня таким же привлекательным, каким, похоже, находишь меня ты?
Она резко вздернула подбородок от этой язвительной насмешки, и яркий румянец залил ее щеки.
— Вы хотите сказать, таким же отвратительным, — отрезала она.
Но, по-видимому, он пропустил ее выпад мимо ушей, потому что глаза у него потемнели и в то же время затуманились, словно от какого-то тепла, идущего изнутри.
Как зачарованная, она беспомощно наблюдала за ним. Вот дрогнул мускул у него на подбородке… Казалось, что мгновение длится бесконечно долго. Лиллиана даже задержала дыхание, словно чего-то ожидая.
Тогда, с видимым усилием, он отвернулся от нее и направился к ванне.
Она слышала, но не видела, как он снял остальные предметы своей одежды. И только тогда, когда тихий плеск возвестил, что сэр Корбетт ступил в ванну и погрузился в подогретую воду, она осмелилась повернуться.
Он лежал на спине в кованой оловянной ванне, откинув голову с закрытыми глазами на ее закругленный край. Он лежал неподвижно, и его можно было бы принять за спящего, но Лиллиана была уверена, что он полностью начеку. Он был рыцарем, хорошо обученным и закаленным, а из наставлений, с которыми ее отец постоянно обращался к отрядам своих воинов, она усвоила, что на войне человек выживает не случайно. Он может отдыхать, но при первом сигнале опасности должен мгновенно собраться, чтобы ее отразить.
Лиллиана не знала, что делать дальше. Она держала в пуках мыло и полотенца, но не могла себя заставить подойти к нему. И тогда, как бы почувствовав ее нерешительность, он заговорил:
— Теперь развяжи мою суму. Достань оттуда подобающие одежды, в которых жених может показаться своей невесте.
Напряженный тон, каким были сказаны последние слова, противоречил его свободной позе, но Лиллиана почувствовала такое облегчение, что не придала значения этому обстоятельству. Она быстро опустошила суму, из-за которой с самого начала и вышло такое ужасное недоразумение. Если не считать связки бумаг, которую она положила на кровать, там было только то, что обычно имеет при себе мужчина. Две рубашки, запасные штаны, чулки и подвязки к ним, и три красивых туники.
Она выбрала тунику голубовато-серого цвета, сшитую из редкой шелковой ткани, которую она видела раньше всего лишь один раз. Серебряные нити, вплетенные в ткань, искрились на свету, и она, не удержавшись, легко провела рукой по поверхности ткани.
— Такую ткань делают на Самосе. А тунику мне сшили в Турции.
Лиллиана покосилась на него.
— Чудесная работа, — проговорила она тихо.
— В обозе у меня целые сундуки такого добра.
Это было произнесено самым обычным тоном, но Лиллиана сразу почувствовала, как много скрывается за такими простыми словами. Глаза у него уже не были закрыты: они не отрывались от нее. Не собирается ли он соблазнить жалкую прислужницу куском тонкой ткани? По выражению его лица трудно было догадаться, что он имеет в виду.
Она промолчала, тогда он сел в ванне, обхватив руками согнутые в коленях ноги.
— У меня есть драгоценности, пряности, благовония. — Он плеснул на себя водой и медленно провел рукой по влажным завиткам волос на груди. — Ковры, украшения, редкие меха.
Он продолжал говорить, но Лиллиана не вслушивалась в его слова. Она, словно завороженная, следила за необычными движениями его рук: когда он мылся, руки описывали круг за кругом, и можно было почувствовать успокоительную силу этих движений. Ее глаза легко скользили по бронзовому торсу, выступавшему над водой, от которой поднимался слабый пар.
Несмотря на ореол непобедимости, окружавший его раньше, когда он только проезжал по двору замка, Лиллиана теперь ясно видела, что он в конечном счете всего лишь человек. Тогда она заметила безобразный шрам, которым был отмечен его лоб и который придавал левой брови рыцаря такой зловещий излом. Почему-то это сообщало всему облику нечто нечеловеческое. Но шрамы, которые она видела сейчас, были совсем другого рода. Один, на груди, проходил от плеча почти до горла. Другой, в форме полумесяца, уродовал гладкую кожу на боку. Но больше остальных возбуждал ее любопытство еще один — тройной — шрам на спине. То были три параллельных следа, оставленных, без сомнения, когтями какого-то чудища.
Она невольно содрогнулась при мысли об изогнутых когтях огромного дикого зверя, пронзающих эту теплую плоть и разрывающих ее. Потом она почувствовала, что он смотрит на нее, и тоже взглянула ему в глаза. Теперь его лицо имело слегка циничное выражение, а в голосе звучала горечь:
