Конни Брокуэй - Завидная невеста
— Мне показалось, что у вас нет детей.
— Но у меня есть племянницы и племянники, и их нянюшка похлопывала их, если они кричали.
Лидия не успела воспользоваться этим предложением. В лавку через заднюю дверь вбежала Берта, в тревоге протягивая к малышу руки.
— Мой беби! — воскликнула она, выхватив ребенка из рук Лидии, и маленький Рубале сразу же успокоился. — Прошу прощения, — сказала она.
— Это я должна просить у тебя прощения, кузина, тебе потребовалось гораздо больше времени, чтобы выполнить мою просьбу, кузина.
Берта хотела что-то сказать, но, заметив, как Лидия подала ей сигнал, покачала головой.
— Значит, мой дядя закончил обед? — спросила Лидия.
— Дядя? — удивленно переспросила Берта.
— Кто же еще? — усмехнулась Лидия. — Боюсь, что материнство плохо отразилось на твоих умственных способностях. Страшно даже подумать, что может произойти, когда ты родишь следующего ребенка. Ты и меня сможешь принять за какую-нибудь леди. А какая леди может появиться в лавке ростовщика да еще в таком виде? — Лидия многозначительно взглянула на свой халат и грязные руки. — Она стала бы объектом всяких неприличных сплетен.
— Что правда, то правда, — сказала Берта, начиная наконец подыгрывать Лидии. — Материнство превратило меня в безмозглую курицу. Но я хотела сказать, что отец идет следом за мной, так что тебе можно уходить. А я с большой радостью помогу этому джентльмену.
Умная девочка, с облегчением подумала Лидия. Она не только предупредила ее, что здесь с минуты на минуту появится Рубале, но и дала ей повод передать клиента в ее руки.
— Спасибо, — с благодарностью проговорила Лидия.
Джентльмен, заложив руки за спину, глядел на нее со странной нежностью.
Она почти не сомневалась, что увидит его снова. Покрой его сюртука, завязанный изящным узлом шейный платок, умение держаться с окружающими — все говорило о его богатстве и хорошем вкусе. Она не сомневалась также, что он ее не узнает. Лишите леди модных вещичек и поместите в чужую для нее среду, и редкий мужчина или женщина узнают в ней свою знакомую. Так уж устроен мир. Ее мир.
Берта сказала, что надо поторопиться. Но что-то ее задерживало.
— Надеюсь, вам удастся договориться относительно цены на найденную вами вещь, сэр, — сказала она.
— Спасибо. Уж я постараюсь сделать все возможное, чтобы стать ее обладателем.
Глаза у него были необычайно выразительными.
— Поторопись, иначе остынет обед. А ты ведь знаешь, как мама к этому относится, — сказала Берта.
— Да. Спасибо. И вам, сэр, желаю всего доброго, — сказала она и торопливо вышла.
Глава 5
Нед понаблюдал, как леди Лидия Истлейк выбежала через черный ход из лавки, и усмехнулся.
Слава Богу, этой богатой женщине никогда не приходилось зарабатывать себе на пропитание, выступая на подмостках, потому что актрисой она была никудышной. Ей доставляло явное удовольствие изображать продавщицу и разговаривать с чипсайдским акцентом, хотя потом, после возвращения другой девушки, она, опасаясь разоблачения, была вынуждена убежать. А жаль. Откровенно говоря, его привлекла как ее искренняя радость исполнения этой роли, так и потрясающе красивое лицо. Ему и самому захотелось присоединиться к этой игре. Эта женщина пьянила его как шампанское…
Он понял, кто она такая, как только она спустилась со стремянки. Да и как не понять, если все газеты и журналы пестрели ее фотографиями и описаниями того, где она развлекается, в какое время и в чьей компании…
На некоторых игральных картах даже улавливалось ее сходство с дамой бубен, а сэр Томас Лоуренс представил в Королевской академии ее портрет. Но самое главное заключалось в том, что нельзя было представить себе, чтобы еще какая-нибудь женщина могла иметь глаза такого же цвета, как у нее. Они были как живые фиалки.
— Сэр? — послышалось снизу.
Опустив взгляд, он увидел низенького француза, который вошел в лавку и устремился к чаше, которую Нед все еще держал в руках.
— Ах да, — сказал Нед. — Сколько вы хотите за эту чашу?
Рубале назвал цену, и Нед не спеша заплатил, пока девушка заворачивала покупку, давая возможность леди Лидии убежать подальше.
Берта, закончив работу, передала ему завернутый пакет.
Он хотел было расспросить ее об их знаменитой клиентке, но сжалился над девушкой. Отвечая на вопросы, она могла бы либо предать одну титулованную особу, либо солгать другой.
— Спасибо, — сказал он, забирая чашу.
К этому времени леди Лидия, должно быть, уже успела убежать. И он, как и намеревался, пошел в направлении, противоположном тому, где стояло ее всем известное ландо с желтыми колесами, а именно в клуб «Будлз». Там сейчас находился джентльмен по имени Чайлд Смит, которому его племянник Гарри задолжал крупную сумму. Он нахмурился, скорее огорченный, чем возмущенный, всей этой ситуацией.
Возмущаться кем-нибудь из Локтонов было бесполезно. Всем им были присущи одни и те же фамильные черты: они любили брать людей на пушку, любили прихвастнуть, оставаясь при этом мягкосердечными, слабовольными и вообще не от мира сего. Как ни парадоксально, ни одного из перечисленных качеств они за собой не замечали. Нед считал это своего рода милой близорукостью, хотя понимал, что такое чувство само по себе является странным. Неда всегда немного поражали напыщенность и бравада, присущие его старшему брату и сестре, а их, в свою очередь, удивляло отсутствие у него этих качеств.
Однажды во время хорошей выпивки крестный Неда, адмирал Нельсон, признался, что, по его мнению, не Нед является пресловутой кукушкой в гнезде ласточек, а ласточки сами высидели себе молодого ястреба. Нед совсем не чувствовал себя ястребом. После возвращения домой он скорее чувствовал себя наседкой.
Вряд ли ему хотелось бы, чтобы его семья была какой-то другой. Он любил их всех.
Так было не всегда. Подобно большинству молодых людей, он не очень-то считался с их мнением, когда устраивался на корабль Нельсона. Если уж на то пошло, то ему отчаянно хотелось сбежать от хаоса и сумятицы и от просчетов в управлении хозяйством, разрушивших Джостен-Холл. Но шли годы, и по мере его возмужания школьная страсть превратилась в суровое чувство долга. А образ Джостен-Холла с беспорядочным семейством, его населявшим, стал вдруг магнитом, который тянул его домой.
Спокойного, уравновешенного юноши, каким он некогда был, больше не существовало, хотя у него была все та же улыбка и те же манеры. Его спокойствие обратилось в стоицизм, а уравновешенность — в глубоко укоренившееся бесстрашие; они стали ему необходимы, чтобы распоряжаться людьми.
