Элизабет Хойт - Влюбиться в дьявола
Патли вернулся с сообщением, что Джереми готов увидеться с ней. Беатриса последовала за дворецким по узкой лестнице в комнату Джереми.
— Мисс Беатриса Корнинг, сэр, — объявил Патли, входя в двери.
Она ловко проскользнула мимо грузного дворецкого и вошла в комнату. Все хорошо в меру. Ослепительно улыбнувшись Патли, она твердо сказала:
— Ну вот и все, благодарю вас.
Дворецкий что-то пробухтел себе под нос и вышел, закрыв за собой двери.
— Он с каждым днем все вреднее и вреднее. Беатриса подошла к окну и отдернула одну из гардин.
Солнечный свет осветил комнату, раздражая глаза Джереми, но еще хуже средь бела дня лежать в темной комнате.
— Ваши слова можно принять за комплимент, — протяжно произнес Джереми с кровати.
Его голос звучал слабее, чем в ее прошлый визит. Перед тем как повернуться лицом к нему, Беатриса глубоко вздохнула и широко улыбнулась. Почти все пространство комнаты занимала кровать, окруженная принадлежностями, необходимыми для ухода за тяжело больным человеком. Впритык к кровати стояли два стола, уставленные сплошь бутылочками и скляночками с мазями, заваленные кучами книг и старыми повязками. Картину жуткого беспорядка завершали разбросанные повсюду писчие перья и чернильница. На самом краю одного из столов, ближайшего к больному, лежали очки. Рядом с кроватью стоял старый стул, вокруг спинки был обвязан шелковый шнур, свободные концы лежали на сиденье. Когда Джереми хотелось посидеть у камина, слуга привязывал его к стулу — так было удобнее передвигать стул с больным господином.
— По-видимому, — сказал Джереми, — Патли уверен в том, что я способен обесчестить вас, иначе он не относился бы с таким явным неодобрением к вашим визитам.
— Скорее всего он просто болван, — возмутилась Беатриса, подвигая один из стульев к кровати Джереми.
Повсюду в помещении чувствовались неприятные запахи, следствие телесных испражнений, особенно возле постели больного. Однако улыбка не пропала с лица Беатрисы, она притворилась, что ничего не замечает. Когда пять лет назад Джереми вернулся с войны на континенте, он терпеть не мог «больничные запахи». Но Беатриса не знала, как обстоят дела теперь: то ли он привык к этим запахам, то ли научился не обращать на них внимания, то ли уже не чувствовал их, но в любом случае она не собиралась оскорблять его, выказывая брезгливость и неприязнь.
— Я принесла вам свежие газеты и новые памфлеты, которые добыл мне по моей просьбе лакей. — Беатриса начала вынимать из сумки прессу.
— О нет, не стоит так себя утруждать, — сказал Джереми, поддразнивая ее.
Она подняла голову, и их взгляды встретились. У Джереми были чудесные синие глаза, никак не вязавшиеся с его болезнью. Своей яркой, чистой синевой его глаза напоминали бездонное весеннее небо. Да, когда-то Джереми был настоящим красавцем. Его каштановые волосы отливали цветом золотистой пшеницы, лицо было открытое и приветливое, хотя инвалидность и страдания уже отразились на его внешности — в уголках рта и вокруг глаз обозначились резкие морщинки.
Мать Джереми была закадычной подругой Мэри, тетки Беатрисы, поэтому Джереми и Беатриса фактически выросли вместе — часто играли в детстве и были, что называется, неразлучными друзьями. Он знал ее, как никто другой, даже лучше Лотти. Когда она смотрела в синие глаза Джереми, она понимала, что эти глаза прекрасно отличают притворную маску радости и благожелательности от искренней боли и сочувствия.
Она оглянулась по сторонам, потом ее взгляд невольно скользнул по одеялу, по тому месту, где должны были находиться его ноги.
— Что?
— Не притворяйтесь наивной дурочкой, Беатриса Корнинг, — с лукавой, простодушной улыбкой, нисколько не изменившейся с детских лет, сказал Джереми. — Да, я инвалид, но у меня есть свои источники информации, и, признаюсь откровенно, сейчас в свете только и говорят о возвращении вашего виконта.
Беатриса недовольно поморщилась:
— Но он вовсе не мой виконт.
Джереми приподнял голову над подушками. Обычно днем он сидел на кровати, но сегодня он лежал, выглядел вялым и апатичным. Беатриса подавила невольную дрожь. Неужели ему стало хуже?
— Как же не ваш? Я с трудом могу представить себе, что виконт не ваш, — продолжал он дразнить ее. — Разве это не тот самый приятный молодой человек, который изображен на портрете, висящем в вашей гостиной? Я несколько лет наблюдал за тем, как вы мечтательно и подолгу рассматриваете его портрет.
Беатриса нервно сплела пальцы.
— Неужели мой интерес к портрету был настолько очевидным?
— Только для меня, дорогая только для меня, — ласковым голосом произнес Джереми.
— О, Джереми! Как же я наивна и простодушна!
— О да! Но вы все равно восхитительны. Беатриса вздохнула с несчастным видом:
— Но он совсем не такой, каким я себе его представляла. Я не думала, что он остался в живых, ведь все мы считали его погибшим.
— Неужели он такой страшный? — Джереми округлил глаза от притворного ужаса.
— Не-ет. Хотя борода и длинные волосы…
— Да, борода ужасно смотрится.
— Да, но только не у капитанов морских судов, — возразила Беатриса.
— Напротив, именно у капитанов, — решительно воспротивился Джереми. — Я не вижу причин для того, чтобы делать исключения в данном вопросе. Надо быть твердым, отстаивая свое мнение.
— Ладно, ладно, не спорю. — Беатриса махнула рукой в знак согласия. — Вы не поверите, но борода — не самое ужасное в облике виконта Хоупа. У него еще есть татуировка.
— Какой кошмар! — не без удовольствия отметил Джереми, у него даже щеки порозовели от возбуждения.
— Я вас расстроила и разволновала, — огорчилась Беатриса.
— Нисколько, — отозвался он. — Но если бы и так, все равно продолжайте. Возбуждение — штука приятная. Итак, чем заинтересовал вас лорд Хоуп? У него борода и татуировка с якорями и змеями, но ведь вас взволновало не только это, не правда ли?
— Треугольные птицы, — растерянно призналась Беатриса.
— Что?
— Татуировка в виде трех странных маленьких птиц возле правого глаза. Что заставило его разместить ее на таком видном месте?
— Даже не догадываюсь.
— Кроме того, у него случаются такие вспышки гнева, Джереми! — воскликнула она. — Что-то вызывает у него приступы ненависти — похоже, его душа жутко страдает от пережитого.
Джереми помолчал, затем произнес:
— Прощу простить меня, но ведь он воевал, да? В колониях?
Беатриса закивала.
Он шумно вздохнул, а затем начал медленно говорить, тщательно подбирая слова:
