Марина Струк - Обрученные судьбой
Она расправила на коленях подол, натянув его силой, прижалась щекой к согнутым ногам. Прислушивалась к звукам, закрыв глаза, чтобы запомнить этот последний день на родной земле. Тихо журчала по камням вода реки, шелестел ветер в длинных ветвях берез, склонившихся чуть ли не до самой травы, росшей у корней. Изредка до Ксении доносилось ржание коней хоругви Владислава, мягкий неспешный говор пахоликов.
— Пора, моя драга, — зашуршала трава за ее спиной, но ей не было нужды оборачиваться, чтобы взглянуть, кто стоит за ее спиной. Владислав присел на корточки и обнял ее, прижимая голову к своей груди. — Люди совсем продрогли.
— Мне так боязно, — прошептала Ксения, утыкаясь носом в ямку у основания его шеи, вдыхая запах его тела. И тут же, словно по волшебству, ушли все сомнения, что охватили ее, когда она пришла сюда, под эти березки, чтобы проститься с отчей землей, со всем родным и близким, что оставляла она в Московии.
— Тебе нет нужды бояться, — ответил Владислав. — Я всегда буду подле тебя, клянусь.
Она несмело улыбнулась ему, и он поспешил поцеловать ее в эти слегка дрожащие губы, а потом коснулся губами носа и ее глаз с мокрыми от слез ресницами.
— Мы будем вместе, будем рядом. Всегда. Что бы ни стряслось в нашей жизни, я никогда не оставлю тебя по своей воле. Как говорят монахи при обряде — только смерть разлучит тебя со мной!
И она кивнула ему, приняла его ладонь, поднялась на ноги. Ей ничего не страшно, коли он подле нее, когда обнимает ее своими крепкими руками. Она знала, что Владек сделает все, чтобы сделать ее жизнь ладной и спокойной. И так и будет.
Они снова присели вдвоем в траву подле березок, но уже не сидели, обнявшись. Владислав достал из тонких ножен нож, тот самый, которым она когда-то угрожала ему год назад. При виде этого длинного и блестящего лезвия и резной серебряной рукоятки, богато украшенной камнями, они подняли глаза друг на друга и улыбнулись, вспоминая тот вечер. А потом Владислав воткнул лезвие в землю и принялся выворачивать черный грунт с тонкими прожилками песка и корней трав. Ксения же запустила руки в эту влажную землю и стала ссыпать ее в холщевый мешочек, что принесла с собой сюда.
Две горсти отчей земли. Той самой мокрой земли, которую Ксения, спешившись перед самой переправой рубежной реки, коснулась губами с последний раз, прощаясь. Она знала где-то в глубине души, что никогда более ей уже не ступить на московскую землю, что никогда более она не увидит своих родичей — братьев и отца. Ей вдруг вспомнились ласковые руки батюшки, когда он гладил ее по светлой макушке, что шепча в ушко, вспомнились лукавые глаза Михаила и суровые Василия, вспомнились многочисленные племянники и племянницы, что провожали ее когда-то в вотчину мужа. Она уехала тогда из отчего дома, но знала, что непременно будет день, когда ее родичи навестят ее дом гостеваньем, или она сама приедет в родную вотчину, что они рядом, а ныне…
— Прости меня, батюшка, дочь свою непокорную и своенравную, прости за все. Прости земелька родная, прости. Нет мне ныне иного пути, как с ним. Потому что только с ним я хочу быть, только с ним…
Ксения вытерла мокрое лицо рукавом и поднялась с колен. Потом быстро, будто боялась передумать, пошла к валаху Владислава, подала руку шляхтичу, и тот одним движением втянул ее наверх, усадил перед собой. Но коня не тронул с места, хотя по его знаку пахолики стали один за другим ступать в воду с шумом. Владислав обхватил пальцами подбородок Ксении и приподнял его вверх, заглянул в ее грустные заплаканные глаза. Просто смотрел и молчал. И она не произносила ни слова, впитывая ту нежность, что светилась в его черных глазах, вливаясь в ее вены и разбегаясь по всему телу, подбираясь к самому сердцу, изгоняя прочь из него все страхи и сомнения.
Владислав медленно коснулся губами ее глаз, стирая последние слезы, а затем легко поцеловал в губы, прошептав прямо в ее рот:
— Я всегда буду рядом, клянусь! Что бы ни случилось!
Так и перешли они рубежную реку. Вместе. Разделяя между собой стук своих сердец.
Ксения еще долго прижималась к нему, прятала лицо у него на груди, не желая видеть, как медленно тает из вида другой берег реки. Тот, на котором она оставляла большую часть своей жизни, чтобы начать иную, новую и, как она надеялась, более счастливую. И этот небольшой оберег поможет ей, придаст ей сил, когда захлестнет ее тоска неумолимой волной по отчему дому, думала Ксения, гладя указательным пальцем холстину, за которой хранилась отныне ее родная земля.
Она непременно сохранит этот мешочек. В память о родных и близких, что она оставляла за своей спиной. Ксения будет надежно хранить его, словно самое святое для нее сокровище. Как и маленький образ Богородицы, что достал из своего мешка один из пахоликов и отдал на одном из привалов после переправы, уже в польских землях. Образ был без оклада, с потускневшими красками, не привлекающими взор, и было странно, почему лях везет в своей торбе эту небольшую икону со слегка потемневшей от времени олифой на краях.
— Мне отчего-то приглянулся вид Святой Марии, не мог пройти мимо, — слегка краснея, объяснил пахолик Ксении. — Быть может, это был дар тебе, а не мне.
— Почему ты не отдал его Катерине? — спросила Ксения, недоумевая, с благоговением принимая из рук пахолика этот нежданный дар. Вопрос был вполне резонен, ведь этот лях был тот самый, с которым Катерина проводила столько времени, который смотрел на юную девицу с таким выражением в глазах, что сразу становилось ясно, что его сердце отныне навсегда в тех маленьких ладошках. — Почему, Влодзеж?
Тот смело встретил ее взгляд, немного покраснев под россыпью темно-рыжих пятнышек, что покрывали его нос. Влодзимеж был родным братом Эгуся, смешливого рыжеволосого парнишки, что был в отряде Владислава, когда тот взял ее в плен год назад, и который некогда погиб на поляне от руки чадинца ее мужа. Ксения до сих пор помнила его улыбку, такую задорную, полную ослепительного счастья. Потому-то при взгляде на Влодзимежа, старшего брата Эгуся, у нее до сих пор больно сжималось сердце, до того они были схожи лицом.
— Катаржина станет моей женой, когда мы приедем в земли Заславского магнатства, — произнес Влодзимеж, назвав ту по имени на польский манер. — Ей нет нужды хранить то, ведь она перейдет в лоно в истинной церкви перед тем, — и, заметив взгляд Ксении, поспешил добавить. — Это было ее решение, я ни к чему ее не принуждал, следуя пану. Я шибко люблю ее до того. И потом, как ей хранить веру, коли нет храма? Разве можно вере следовать без храма? Как же без причастия святого?
— Разве на польских землях нет наших церквей? — спросила недоумевающая Ксения. — Разве мать Владислава была не моей веры? Как же тогда она…? И сестра пана?
