Джудит Тарр - Огненный столб
Нофрет единственная из всех собралась с мыслями и заговорила:
— Во дворце никому не интересно, живы мы или нет. Они сейчас смеются над нами, если не пребывают в ярости: шайка дикарей из пустыни набралась наглости угрожать Великому Дому! Для них наша магия — сплошные глупости, шарлатанские фокусы, заурядные, словно скверное пиво на рынке.
— Так велел Господь, — устало сказал Агарон. — Мы поступили так, как нам было велено.
— Неужели ваш Господь имел в виду, чтобы мы стали посмешищем всего Египта? — спросила Нофрет.
— Непостижим ум Господа, — ответил Агарон. — И неисповедимы его пути.
Остальные забормотали, почтительно соглашаясь. Нофрет неодобрительно покачала головой и вскочила на ноги. Она не собиралась метаться взад-вперед по комнате, как Иоханан, а вышла из комнаты и побрела, сама не зная куда.
У ворот стояла стража: огромные, черные как смоль нубийцы в одеяниях царских слуг. Они не понимали по-египетски или делали вид, что не понимают. Ей объяснили, что она может идти, но только если один из них пойдет с нею. Конечно, только ради ее собственной безопасности.
Ворча, Нофрет вынуждена была вернуться. В саду, по крайней мере, не было вооруженных людей, а стены были слишком высоки, чтобы лезть через них. Прежде она не замечала, насколько мал сад, насколько ограничены его пределы.
Нофрет не слишком удивилась, обнаружив, что она здесь не одна. В саду Иоханан уже не так нервничал, но все же был слишком взволнован, чтобы сесть. Он стоял в тени гранатового дерева, разглядывая ветви, может быть, высматривая спелый плод среди зеленых.
— Еще рано, — сказала она ему.
Иоханан взглянул на нее, холодно, как посторонний человек. Он тоже умел дуться, негодяй.
— Может быть, уже поздно…
— О чем ты?
— Поздно бороться за свободу нашего народа.
— По-моему, им вообще не стоило приходить в Египет.
— У них не оставалось выбора. Была засуха, голод. Наши пастбища опустели. В Египте же было зерно для наших стад, а в его реке достаточно воды, чтобы сохранить наши жизни. И здесь жил наш родич, человек, которого египтяне называли Юйи, попавший в Египет рабом и бывший родней царю. Он предложил нам убежище.
Иоханан рассказывал так, будто сам жил в то время. Но все это происходило задолго до его появления на свет: он родился в Египте, приходился родней царям, но вынужден был работать, чтобы прокормиться.
— Мы не были рабами, — говорил он. — Мы задолжали царю, это верно, но обязались выплатить долг. Мы никогда не принадлежали ему.
— Тогда как же ваши люди дошли до этого?
Иоханан плюхнулся под гранатовое дерево. На мгновение она увидела не высокого величественного мужчину с первой проседью в бороде, а длинноногого мальчишку, каким он был когда-то. Он говорил словно сам себе:
— Мы плодовитый народ. Даже в изгнании, даже связанные долгом царю, который, казалось, становился все больше, по мере того, как мы его выплачивали, мы оставались плодовитыми: нас становилось все больше. А детей надо было кормить. Они нуждались в крыше над головой. За это нужно было платить. И тогда мы продали себя: не только нашу работу, но и тела, которые ее выполняли. — Он заметил блеск ее глаз. — Нет, другие, не я! Но когда я вернулся в Фивы, побывав на Синае, то обнаружил, что там уже не осталось свободных людей. Все они были порабощены — для удобства, как говорили надзиратели. Чтобы было проще приказать делать то или другое. И после того, как я снова ушел, строителям гробниц было велено собираться в путь: нужно было строить город для живых.
— Пи-Рамзес, — сказала Нофрет. — Город Рамзеса. Стало быть, вы все принадлежите ему.
— Он так считает.
— И вы надеетесь, что царь действительно освободит вас всех только потому, что вы об этом просите?
— Ему лучше уступить нам.
Нофрет взглянула на него так, будто видела впервые.
— Даже ты веришь в это? Две дюжины мальчишек, горстка старейшин, пара жрецов, знающих трюк, который каждый жрец в Египте умеет делать чуть ли не с колыбели — и вы думаете, что можете пошатнуть силу Египта?
— Такой фокус, — ответил Иоханан, слегка скривив губы, — был проделан только для того, чтобы показать, что наши жрецы — тоже жрецы, а не погонщики мулов. Это было только началом.
— Это может стать и концом, — заметила Нофрет, — после того, что Моше наговорил царю.
— Не думаю. Царь, наверное, изумлен не меньше тебя. Теперь, когда его гнев улегся, он, возможно, даже доволен. Ему любопытно узнать, что мы еще можем сделать.
— И что же, последуют новые фокусы? Рука прокаженного, которой жрецы Сета и Собека пугают легковерных? Или превращение воды в вино, либо в кровь, если вы особо много о себе мните? Вы не умеете сделать ничего такого, что убедит царя освободить такое множество полезных для него рабов.
— Ты так думаешь? — Иоханан поднялся. — Что ж, я готов заключить с тобой пари.
— Не знала, что ты игрок.
— Конечно, игрок. Я дважды приходил в Египет. Я женился на тебе.
— Ну хорошо, пусть будет пари. Если выиграю я, мы все умрем здесь. Если выиграешь ты…
— Если выиграю я, мы уйдем свободными. И, как бы то ни было, сделаем это вместе.
— Если только ты отправишь Иегошуа обратно в Синай.
Теплота, возникшая было между ними, снова исчезла.
— Уже слишком поздно, — ответил Иоханан и ушел, оставив ее сидеть и гневно смотреть на то место, где только что стоял.
На другой день после приема у царя явился посланец, заявив, что желает говорить со жрецами из Синая. Он тоже был жрецом, из числа жрецов Амона, тот самый молодой человек, который в ответ на фокус с посохом показал свой. Имя у него было очень длинное, и он разрешил называть себя Рамосом — почти так же, как царя. Послание, которое он принес, исходило прямо из Великого Дома.
— Мой повелитель Гор размышлял над просьбой ваших людей, — сказал Рамос своим красивым голосом, — и решил, что стоит удовлетворить ее. Он сожалеет, что ему придется лишиться работников — столь умелых, столь многочисленных и столь необходимых на строительстве его города. Однако, если вы действительно желаете, чтобы ваш народ был свободен, вам всего лишь придется заплатить за каждого раба столько, сколько он стоит на рынке в Мемфисе, чтобы можно было купить новых работников вместо тех, кого придется отпустить.
Рамос замолчал, пока они распутывали его витиеватую речь и те, кто знал египетский, переводили остальным. Иоханан передал ее с возможной краткостью, словно выплюнув слова:
— Он говорит, что мы можем освободить своих людей, выкупив их.
Некоторые старейшины обрадовались, услышав это.
