Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 3
Он повернулся и приказал женщине, стоявшей позади всех, пройти вперед.
— Женщина? — недоуменно произнесла Ауриана.
Здесь, в Риме, у нее не было никаких знакомых женщин, кроме Сунии. Она вопросительно посмотрела на подругу, лицо которой расцвело в широкой улыбке.
В коридоре прятались ночные тени. Ауриана увидела, как из полумрака к ней медленно двинулась маленькая, ссутулившаяся фигурка женщины. Разум Аурианы еще бездействовал, но обостренное восприятие уже говорило ей: «Да, это она. Не сомневайся».
Рука Аурианы инстинктивно поднялась к горлу, а колени вдруг задрожали. Радостное изумление теплой волной пробежало по всему телу. «Нет!» — хотела было крикнуть она, но нахлынувшие чувства парализовали голосовые связки, и из горла вырвался лишь шепот.
— Нет, этого не может быть…
В ее мозгу проносились страшные образы прошлого: белая плоть на черной, выгоревшей земле — это было все, что запомнилось ей с того страшного дня, когда сгорел их дом, а на мать напали чужие воины и повалили ее на землю. А вот она стоит на краю своего поля, подобно печальному стражу, совершенно одинокая и покинутая после смерти Бальдемара. А вот крепость в огне, желтые языки вздымаются в холодную голубизну утреннего неба. Римские легионеры, словно туча ос, штурмуют стены, срываются вниз, врываются в крепость. Звучат душераздирающие крики детей, которых они, взрослые, не смогли защитить. Она почувствовала под собой скачущего Беринхарда, руку матери, пытающейся остановить коня за поводья, страшный щелчок, когда она ударила по натянутым поводьям мечом.
«Мать, что бы ни случилось теперь с тобой, отныне я всегда буду рядом. Ты прощаешь меня? Я оставила тебя рухнувшей в грязь. Как ты жила с тех пор?»
— Мама? — тихо произнесла Ауриана таким голосом, словно она творила молитву.
Сильные руки обняли ее за плечи, но сомнения все же оставались. В ее памяти Ателинда была выше ростом — гордая, добрая женщина, одно лишь присутствие которой всегда успокаивающе действовало на маленькую Ауриану. Однако теперь совершенно белая голова ее едва доставала до подбородка. Ауриана подвела ее к светильнику, висевшему на стене, и увидела эти добрые, знакомые глаза, пристально смотрящие на нее, рот, точно такой же, как у нее самой, только со складками печали и горя. Он был плотно сжат, как обычно его сжимают люди, которым приходится подолгу молчать.
Ателинда долго смотрела на нее, опасаясь принять за самозванку и претерпеть горькое разочарование.
— Мама!
Сомнений быть не могло. Это была ее дочь. Мысль об этом молнией пронзила сознание Ателинды, ее руки задрожали, и она заключила Ауриану в крепкие объятия, бросавшие вызов времени и самой смерти. Ауриане тело матери показалось удивительно легким и хрупким, как высохший осенний лист, но глаза ее были такими же зелеными, полными веры и надежды.
— Мама, ты простишь меня? — прошептала она, стыдливо потупив глаза. — Я это сделала во имя спасения… Я даже не знала, что у них был приказ взять меня живой…
— Ты осталась все такой же глупенькой, если думаешь, что я могу судить о таких вещах сейчас! — она слегка отстранила от себя Ауриану, чтобы как следует, по-матерински оценить ее. — Ты здесь, мы обе живы и снова вместе на земле… Безмерны милости великой Фрии!
Сердце Аурианы сжалось от сострадания. При мысли о том, какие муки пришлось пережить ее матери, лицо Аурианы омрачилось.
— Не изводи себя понапрасну, — просто и уверенно произнесла Ателинда. — От этого не умирают. Я уже стара, и ничто не может напугать меня. А ты выглядишь хорошо, просто замечательно.
— Да, здесь кормят неплохо, мама, — сказала Ауриана, стараясь придать своему голосу жизнерадостность и непринужденность. — Да и камеры здесь вполне сносные… И взамен за это от тебя требуют лишь одного — время от времени убивать кого-то на потеху публике.
Ателинда резко махнула рукой, показывая этим жестом, что теперь, когда со школой и Римом покончено, не стоит больше говорить о неприятных вещах.
— Весь этот город кишит презренным отродьем. Почему боги позволили им расплодиться? Вся Средняя Земля заполнена ими. Я ничего не понимаю. Ну да ладно. Не обращай на них внимания, боги презирают их, — она заботливо погладила рукой волосы на голове дочери и, несколько понизив голос, пророчески вымолвила. — Боги благоволят к тебе. Ты отомстила за Бальдемара! Небеса расступились, когда ты выдавила жизнь из этого чудовища, и я увидела Бальдемара. Он сидел на высоком кресле. Ты женщина или львица?
— Самое необъяснимое в этом было то, что смерть Одберта ничем не отличалась от других смертей, — сказала Ауриана. — Это была всего лишь еще одна смерть, такая же, как твоя или моя. Или какого-нибудь жаворонка.
— Не говори богохульных слов. Не нарушай спокойствия небес в такой день. Как неожиданно сбылось пророчество, сделанное при твоем рождении! — догадка блеснула в глазах Ателинды, она обеими руками взяла лицо Аурианы. — Твоя душа горит двойным светом. Ты зачала дитя?
— Да.
Ателинда долго всматривалась ей в глаза, осмысливая эту новость.
— Да благословится душа его! У этого ребенка будет душа Арнвульфа, я знаю точно… Такая маленькая душа, легкая, как дуновение ветерка. Такая короткая жизнь…
Их перебил стражник.
— Ауриния, ты должна собираться. Нам поручено сопровождать тебя до дома Марка Аррия Юлиана. Бери свои вещи и иди за нами.
Ауриана стала собирать свои скромные пожитки — корзину, в которой они с Сунией хранили еду, присылаемую Марком Юлианом, терракотовый кувшин для воды, коричневый шерстяной плащ, тяжелый от въевшейся в него грязи. Связка папирусов с нацарапанными на них любовными посланиями от поклонников. И вдруг она остановилась. Нет, брать эти вещи с собой — значит, цепляться за старое. Она не возьмет ничего, кроме того, что на ней, да связки рунических палочек, обернутых белой тканью, что висели у нее на поясе. В новый мир следовало вступать с пустыми руками, как новорожденный.
Дверь камеры захлопнулась, и их маленькая процессия двинулась по коридору. Ауриана ступала очень осторожно. Да, каждый шаг приближает ее к свободе, но ведь сколько раз она сталкивалась с подлостью и подвохом. Это оставило где-то в закоулках ее сознания крохи недоверия. Казалось невероятным, что теперь никто не может преградить ей путь, что она вольна идти куда ей вздумается. Она с горечью подумала о том, как глубоко въедается в человека рабство, проникая до мозга костей. Даже такой простой поступок, как взять и выйти из главных ворот школы, казался противозаконным и противоестественным, словно хождение рыбы по берегу.
