Розмари Роджерс - Ложь во имя любви
Она вспомнила песню, которую распевали лодочники во время ее странного плавания вниз по Миссисипи из Нэтчеза в Луизиану:
Боже, какая боль!
Хуже, чем в кандалах,
Лучше пять раз помереть…
Поймав удивленный взгляд Лали, она спросила:
– Как там дальше? Помнишь, ты переводила мне эту песню ночью на корабле.
– Я тоже ее вспоминаю, – тихо ответила Лали и запела то же самое, но по-креольски. – Почему она пришла вам в голову? Разве вы несчастны?
Мариса покачала головой:
– Не знаю. У меня перемешались все чувства: боль, страсть, а главное, страх перед неизвестностью.
Лали обняла ее за плечи.
– Понравится вам то, что вы узнаете, или нет, но неведение скоро кончится. Надеюсь, ваши желания сбудутся. Как бы мужчины ни шумели, ни кричали, ни изображали, что им на все наплевать, куда они без нас денутся? – Перейдя к делу, она напомнила: – Давайте все уложим. Утром они забегают по лагерю, начнут важничать, отдавать приказания, а у нас все уже готово!
Мариса разложила свой спальный тюфяк в привычном месте внутри деревянного укрепления. Неподалеку всегда ночевал Трюдо, однако местечко было укромным, к тому же за самыми толстыми бревнами. Если Доминик вспомнит о ней, он знает, где ее найти.
Она залезла под одеяла с головой. В некотором смысле женская доля действительно была предпочтительнее. Например, ей не приходилось нести по ночам караул. Испытывая гнев вперемежку со страхом, она долго не могла уснуть. Ее отвлекал каждый звук, от треска сучьев в костре до покашливаний мужчин, еще сидевших вокруг огня. Если среди них находился он, то она надеялась, что он просидит там всю ночь. Она упрямо зажмурилась и попыталась ровно дышать, ни о чем не думая. Все последние недели она пользовалась этим способом, чтобы уснуть. Но только утомленные мозг и тело стали погружаться в дремоту, как ей на плечо легла рука. Она замерла.
Он улегся рядом, забравшись под одеяло, и обнял ее.
– Ты похожа на кочку под горой одеял. От кого ты прячешься? Думаешь, из этого что-нибудь получится? С завтрашнего дня будешь укладываться на ночлег рядом со мной, – проговорил он не терпящим возражений тоном. – Понятно?
Он прикоснулся губами к ее затылку, потом к скованному плечу. Одна его рука принялась гладить ей грудь, другая оказалась у нее между ног, где нашарила самое чувствительное местечко… Не обращая внимания на стоны, которыми она заявляла о своем неодобрении происходящего, он продолжал делать свое дело. Низкая луна светила ей прямо в глаза, пока он не закрыл их нежнейшими поцелуями. Ее тело превратилось в океан, его – в неистовый ветер, превращающий слабую рябь в прозрачные валы, увенчанные белой накипью, с ревом разбивающиеся о дальний берег…
В этот раз Мариса спала несравненно лучше, чем все предыдущие недели: ее сон не тревожили призраки. Она погрузилась в беспамятство, как погружается в безмятежные глубины тяжелый камень. Пробуждение было таким же внезапным и полным.
Прежде чем заговорить, Трюдо тщательно откашлялся. Его голос раздавался откуда-то сверху.
– Самый надежный способ заманить мужчину в ловушку и превратить в беспомощного младенца! А ведь мы собирались выступить на заре, mon capitaine.[29]
Мариса почувствовала, как краснеет, и судорожно потянулась за одеялом, оказавшимся слишком далеко, где-то в ногах. Приподняв голову, она заглянула в сонные, но уже насмешливые серые глаза Доминика и с большим опозданием вспомнила, что, прежде чем уснуть, улеглась на него, обхватив руками за шею.
– Может, хватит таращить глаза? – прикрикнул Доминик на посмеивающегося Трюдо. – Ступай своей дорогой, не то разбудишь весь лагерь.
– Лагерь и так пробудился. С тех пор я только и делаю, что препятствую желающим оказаться там, где нахожусь сам. Не судите меня строго! Что поделаешь, если ваши друзья-индейцы – такие ранние пташки!
Мариса горела от стыда и делала вид, что не замечает усмешек всех до одного мужчин. Даже команчи, прежде такие презрительные и высокомерные, время от времени бросали на нее хитрые, но не лишенные сочувствия взгляды. Хуже всего было то, что Доминик, виновник этого позора, тоже, казалось, находил ситуацию забавной!
Вечером, прервав ее гневную тираду и весело приподняв бровь, он проговорил:
– Что поделать, если у тебя такой соблазнительный зад, menina! Да и все остальное не хуже. Обычно я не сплю таким мертвецким сном, но ты лишила меня сил своим ерзаньем и…
– Прекрати! – Мариса зажала уши. – Мужчины неисправимы! Тебе нет дела до того, что другие увидят тебя голым. Чтобы поплавать, ты раздеваешься догола, а если тебе приспичит… Сам знаешь, что когда ты едешь верхом, то тебе достаточно слезть с лошади. У женщин все не так!
– Все потому, что вас приучили стыдиться собственного тела. – Он перестал смеяться, потянулся к ней и неторопливо провел рукой по ее груди. – Но тебе стесняться нечего. Ты вся такая золотистая, прямо как индианочка!
Ее внезапно охватила необъяснимая, слепая ревность.
– Со сколькими индианками ты переспал? – В следующую секунду она была готова откусить свой предательский язык.
– Не считал.
Этим ответом он поставил ее на место. Она понимала, что ничего другого не заслуживает. «Дура!» – мысленно обозвала она себя. Почему бы ей не относиться к происходящему между ними с такой же легкостью, как он? Она не вправе ни о чем допытываться.
Но сказанного не вернуть. Она взглянула в его непроницаемые серые глаза с отблесками костра.
– А ты? – услышала она бесстрастный вопрос.
У нее появилось странное ощущение, что они опять достигли того самого барьера, который однажды уже вырастал между ними непреодолимой стеной.
– Пока что не считала, – беззаботно отозвалась она, – но могу. Ты, опять ты, снова ты – только с ирландским акцентом, когда решил меня наказать. Дальше Филип – но не раньше, чем ты думал, а потом, той же ночью, сразу после того, потому что… Камил, снова ты… А потом…
– Боже, прекрати! Довольно! Не желаю слушать!
Он сжал ее в объятиях, но этого оказалось мало. Она чувствовала внутри себя пустоту и боль, как от свежей раны, и не знала, что делать: лечить свою рану или нанести такую же ему. Собственный голос доносился до ее слуха как будто издалека, словно она раздвоилась: одна Мариса произносила безжалостные слова, другая не могла решить, аплодировать или рыдать.
– А ты понимаешь, что я не хочу останавливаться? Не мешай. Значит, Камил. Я на нем остановилась? Но об этом тебе и так все известно. – Казалось, говорит не она сама, а незнакомая стерва. – Дальше был Наполеон. Ты ведь не удивишься, узнав, что я и ему позволила себя завоевать? Почему бы и нет? Самое забавное, что мне это быстро наскучило. Мне снова захотелось стать монахиней, но дядя посчитал, что я еще не готова. Он отправил меня в Луизиану с Педро, который, между прочим, до меня не дотрагивался – в отличие от тебя. Потом… Джонас только избил меня – это считать? Маррелл изнасиловал меня, чтобы успокоить, – так он сказал. Последний, кубинец, долго втолковывал, чего он от меня ожидает, а потом начал показывать…
