Прощальные слова (ЛП) - Райан Шери Дж.

Мысли пугали, я понимала, что могло произойти, если бы кто-то увидел наше с Чарли общение. Но что-то в этом будоражило, и я не могла этого отрицать — искра, которая совсем немного вернула меня к жизни, пусть я и знала, что никогда нельзя доверять человеку с этой стороны войны… той стороны, которая убила мою маму.

Глава 8

Эмма

Закрывая записи, я будто теряюсь в прошлом моей бабушки, чувство несправедливости снова гложет мои мысли. Я знала о Холокосте из учебников истории, но то, что я прочитала за последние двадцать четыре часа, довольно далеко от того, что мы изучали. Эта реальность стала историей, все жертвы получили свои права и свободы, но пережитое продолжало отражаться на их жизни. Тяжело осознавать то, что произошло в те давние годы, живя сегодня в свободном мире.

Я поднимаю голову, чтобы взглянуть на часы, и удивляюсь, что прошел час с тех пор, как я села почитать бабушкин дневник. Так и не знаю, стоит ли звонить маме, но мне ничего не известно, а это только напугает ее. Единственная моя надежда сейчас — никаких новостей, что вроде бы уже является хорошей новостью, поэтому решаю еще немного подождать.

Я встаю, кладу дневник подмышку, затем открываю дверь комнаты ожидания. Свет пробивается из коридора в мрачное помещение, словно ночь переходит в день. Я не слышу никакого писка или звуков сирены, никто не суетится и не бегает по коридору, выкрикивая приказы, что меня более или менее успокаивает. Никто вокруг не двигается, тишина. Подхожу к комнате бабушки, но как только заглядываю внутрь, понимаю, что там пусто. «Куда они ее увезли? Почему никто не сказал мне? Могло ли ее не стать, и никто просто не пришел за мной?»

В ужасе от своих же мыслей, я бегу к медсестрам, кладу руки на холодную деревянную стойку, ожидая, пока кто-нибудь уделит мне хотя бы немного внимания. Жду три секунды — этого достаточно:

— Прошу прощения, — зову я.

Медсестра, работающая с компьютером, разворачивается и подходит ко мне:

— Чем могу вам помочь? — спрашивает она с доброй улыбкой на лице, но эта улыбка не помогает мне успокоиться…

— Вы знаете, где сейчас Амелия Бейлин? — медсестра смотрит за мое плечо, в направлении комнаты, где раньше лежала бабушка.

— Вы член семьи? — спрашивает она.

— Да, я внучка, Эмма Хилл.

Мои пальцы цепляются за бабушкину тетрадь, пока идет самая долгая минута ожидания в моей жизни. Я прокушу себе губу, дожидаясь ответа. Понимаю, что я, наверное, нетерпелива, но все происходящее тянется бесконечно, постоянно делаю глубокие вдохи, от чего начинает сильно кружиться голова.

Медсестра наконец садится за ближайший к ней компьютер и что-то заносит перед тем, как снова посмотреть на меня:

— По записям, которые я тут вижу, она сейчас на операции. Это все, что могу сообщить. Уверена, кто-то обязательно скоро спустится, чтобы проинформировать вас.

— Операция? Почему никто мне не сказал или не спросил?

Медсестра смущенно смотрит извиняющимся взглядом, сложив руки на груди:

— Мне очень жаль, я не знаю, что вам ответить. Но, уверяю вас, она в хороших руках, не волнуйтесь, — говорит она как ни в чем не бывало.

Смотрю на нее и непроизвольно задумываюсь о том, скольких пациентов она встречает и провожает каждый день этом отделении, потому что на первый взгляд и не скажешь, что ее задевают эмоции родственников больных. Ее глаза абсолютно пусты. Видимо, чтобы работать на этом этаже, необходимо стать в какой-то степени бесчувственным человеком. Может, ей все равно, но я на грани потери сознания. Оставлять родственников в незнании неправильно. Хоть кто-нибудь здесь должен что-то знать. Мой прикованный к женщине взгляд не дает никак не влияет на ее поведение. Вместо этого, медсестра указывает на конец коридора:

— Комната ожидания прямо за углом, если вам хочется присесть.

Как бы мне не хотелось сказать ей, что я уже просидела там целый час, понятно было, что ни к чему хорошему это не приведет.

Теперь нужно звонить маме. Вот это будет сложно. Я отправляюсь обратно в комнату ожидания, прячась от всего остального мира, в одиночестве… снова. Как получилось, что я так долго нахожусь здесь совсем одна? Это интенсивная терапия. На этом этаже больше нет пациентов, чьи родственники ждут ответов? Достаю телефон из кармана и набираю рабочий номер мамы, радуясь, что, трубку взяла она, а не ее начальник, который не жалует личные звонки в рабочее время.

— Приемная мэра. Это Клара, чем могу вам помочь?

— Мам, это я, — произношу я.

— Что случилось? — спрашивает она с таким беспокойством, будто кто-то сейчас сильно напугал ее.

— Бабушку забрали в операционную, не знаю, что случилось. Был сигнал тревоги, когда я пришла ее проведать, и меня выгнали. Я не хотела уходить, мам, но меня заставили. Так что когда я снова вернулась в комнату ожидания снова хотела проверить, как у нее дела, бабушки уже не было. Медсестра сказала… ну, она говорит только то, что бабушку оперируют. Это все… все, что я знаю, больше ничего не смогла добиться, — говорю так быстро, что путаюсь в своих словах. Моя речь сбивчивая, но, думаю, мама поняла достаточно.

— Почему ты не позвонила раньше? — она говорит все так же быстро, но слова звучат громче. Она будто бы на грани истерики.

— Я не хотела тебя пугать. Я просто…

— Все нормально, — перебивает она, — я сейчас же приеду.

Я кладу трубку, чувствуя себя чудовищем. Не нужно было столько ждать. Это ее мать, она должна быть здесь. О чем я думала? Очевидно, я совсем не могу мыслить здраво. Плюс, у меня раскалывается голова и в этой комнате невозможно жарко.

Злясь на себя, бросаю телефон прямо на кучу журналов, разложенных по всему столику. От удара загорается экран, и я замечаю несколько пропущенных сообщений. Меня так поглотил дневник, что я не чувствовала телефонных вибраций.

Уже сейчас могу догадаться, от кого эти сообщения, и совсем не хочу их читать. Майк не сдается. Я так много раз пыталась закончить отношения с ним, и каждый раз это заканчивалось одинаково. Он умоляет и выпрашивает мое прощение, я сопротивляюсь, в итоге сдаюсь. Но не в этот раз. У меня нет времени сейчас думать о нем. На самом деле, я не хочу в принципе тратить время на то, чтобы думать о нем когда-нибудь в будущем.

Экран телефона гаснет и, кажется, будто я прошла определенное препятствие — и преодолела его. Я опускаюсь на одно из сидений и откидываюсь назад, кладу дневник на колени. Не могу ни о чем думать, поэтому фокусирую внимание на приглушенном телевизоре.

«Кому нужен звук, когда все, что они показывают — плохие новости со всего мира? Террористы-смертники, убийства, террористические атаки — все это так печально и удручающе».

Я не могу заставить себя смотреть на то, о чем сейчас сообщают в новостях, поэтому закрываю глаза и отключаюсь от мира.

Если бабушку оперируют, значит, она в достаточно хорошем состоянии, чтобы врачи решились на операцию, иначе они бы не стали ничего делать. Но я все еще чувствую тяжесть в груди. Цепляюсь руками за подлокотники и стараюсь успокоить дыхание. «Все будет хорошо. Точно будет». Я не готова прощаться с бабушкой.

Дверь в комнату ожидания наконец-то открывается.

— Мам? — спрашиваю я, так как не вижу входящего.

Нужно было подумать о том, кто это может быть, и подождать, пока она войдет. Теперь я вижу, что это не мама:

— Джексон! — пытаюсь встать, но боясь того, что он может сказать, я чувствую, что мои ноги будто зацементировали.

Джексон садится рядом и кладет свою руку поверх моей:

— Твоя бабушка восстанавливается.

— Правда?

— Да, но у нее был еще один инфаркт. Ее сердце остановилось, и нам пришлось ее реанимировать. Нам удалось удалить тромб с помощью тромболитика и быстро до него добраться, что хорошо. Чем больше закупорены сосуды, тем более уязвимы мозг и другие части тела перед повреждениями. Нам повезло, что она уже находилась здесь, в госпитале. Это был лишь вопрос времени до следующего приступа, если бы мы не поставили стимулятор. Фибрилляция предсердий является причиной образования тромбов, и даже одного хватает, чтобы закупорить артерии. Наша процедура прошла успешно, но я также ввел твоей бабушке сильные лекарства, чтобы замедлить сердечный ритм. Он контролируются монитором, что поможет ее сердцебиению не опускаться ниже шестидесяти ударов в минуту.