Елена Арсеньева - Толстая Нан (Императрица Анна Иоанновна)
Бирону не то чтобы нравились накрашенные женщины (все русские любили сильно краситься, от простолюдинок до самых утонченных красавиц), но он смиренно склонялся пред богиней Модой. С воцарением Анны эта капризная богиня воцарилась и в России. Не без помощи самого Бирона и Левенвольде, между прочим. Первый любил только светлую одежду, второй обожал золотые вышивки. Им стремились подражать при дворе. Любимые обоими светлые шелка и вышивки заказывали в Лионе за бешеные деньги. Было запрещено дважды появляться пред императрицей в одном и том же платье. Многие вспомнили тут времена, когда роскошный боярский наряд служил нескольким поколениям царедворцев… Люди почтенные, вроде вице-канцлера Остермана, являлись на придворных куртагах[6] в розовых камзолах. Тратя три тысячи в год на наряды, человек выглядел убогим, а иные платья кривобокой Бенигны-Готлибы Бирон оценивались в пятьсот тысяч рублей…
«Одна только царевна Елисавет зимой и летом, будто елка, про которую сложена такая смешная русская загадка, — подумал Бирон со вздохом, идущим из самой глубины сердца, — появляется при дворе в одном и том же белом тафтяном платье, подбитом черной материей — из экономии, чтобы не пачкалось».
И немедленно, словно призрак, вызванный напряжением его мысли, она показалась в дверях: рыжеволосая, синеглазая, с роскошным телом, которому тесно было в простеньком платьице.
«Какая женщина! — словно бы простонало все существо Эрнеста-Иоганна. — Майн либер Готт! Какая женщина.»
И он поспешно отвернулся от Елисавет, чтобы даже промельк тайных помыслов и желаний не отразился в его чертах и глазах. Помилуй Бог! Этого Анна не простит даже при всей ее неутихающей любви к своему фавориту. Пара-тройка незначительных интрижек сошли ему с рук и словно 6JJ даже прибавили Бирону доблести в глазах влюбленной государыни, но догадайся она о его чувствах к Елисавет… А ведь между прочими его любовницами была и Мавра Шепелева, лучшая подруга рыжей царевны. Держа в объятиях эту сухоребрую и довольно-таки ехидную особу, Бирон мечтал о другой, о другой!
Нет, лучше императрице об этом даже не подозревать. Ведь младшая дочь Петра Великого в глазах многих русских — единственная законная наследница русского престола, несправедливо оттесненная. Анна прекрасно знает о подобных настроениях и следит за каждым шагом кузины, аки коршуница за курочкой-пестряночкой. Ну что ж, курочка, по счастью, ведет себя тише воды ниже травы, занята всецело только танцами, в которых превосходит всех, да верховой ездой… с самыми разнообразными жеребцами, преимущественно принадлежащими к роду человеческому.
Бирон прикусил губу. Не про него сей цветочек выращен, как опять же говаривают насмешники русские. А все ж интересно бы знать: ведомо ли Елисавет, что вспышки гнева против нее императрицы и фаворита вызваны прежде всего обыкновенной ревностью? У императрицы — чисти женской: к молодости и красоте. У фаворита — чисто мужской: к тем многочисленным жеребцам, в табуне которых ему никогда не пастись…
Никогда? Но, может быть, это кажется только сейчас? Ведь цыплят по осени считают, как уже было сказано…
Цыплят по осени считают!
Ведь государыня уже разочаровалась в том, что выбрала себе в преемницы глупышку-племянницу Анну Леопольдовну, которая занята только двумя вещами: тесной дружбой со своей фрейлиной Юлианой Менгден (столь тесной, что императрица даже собственноручно обследовала ту Юлиану, дабы убедиться: истинно ли она особа женского пола, без малейших признаков чего-то иного) и страстной любовью к саксонскому посланнику Морису Линару. Императрица понимает: случись с нею беда (она ведь тяжко больна, почечные колики становятся все чаще, переносятся все тяжелее, одна, глядишь, и сведет ее в могилу!) — и государство попадет к девчонке, неразумной девчонке! А тут притаилась в ожидании своего часа тихоня Елисавет, а ведь в тихом омуте черти водятся… Да и там, за границей, в Голштинии, подрастает еще один «чертушка» — Петр-Ульрих, сын Анны Петровны, покойницы… Императрица убеждена: они только и ждут случая кинуться на трон!
Бирон не успокаивает ее подозрений. Он согласен: разве способна Анна Леопольдовна быть регентшей при младенце-сыне? Способна держать Россию в кулаке? Этой стране нужна твердая мужская рука… как строптивой женщине, как норовистой лошади!
Эрнест-Иоганн незаметно стиснул кулаки, прикрытые пышными кружевами манжет. Чудилось, он схватил кого-то за горло: то ли строптивую Елисавет, то ли норовистую Россию…
Пальцы свело судорогой, он с усилием разжал их, пытаясь успокоиться. Такие дела в горячке не делаются. Надобно поговорить с Анной. Может быть, даже сегодня. Пора заставить ее подумать о будущем! Да, сегодня. Но не сейчас. Потому что с минуты на минуту Ан на облачится в свой обычный наряд: длинный зеленый турецкий халат да красный повойник — и, словно полководец, который делает смотр своим войскам, отправится делать смотр своим сокровищам. Каждый день она по нескольку часов разглядывает редкостные ткани, которые ей порою доставляют из запредельных стран, даже из Китая, а более всего внимания уделяет своим драгоценностям. Ювелир Позье, которого она поселила вместе с подмастерьями-граверами поближе к себе, во дворце, и не единожды в день их навещает, закатывает почтительно глаза, когда говорит об Анне. Императрица — истинный знаток бриллиантов, ее страсть к драгоценным камням сравнима с любовной страстностью, а работой ювелиров по огранке или шлифовке каменьев она готова любоваться часами — напролет! И здесь замкнутое, мрачноватое лицо Толстой Нан смягчается, разглаживаются напряженные складки, ласково светятся глаза, и даже вообразить невозможно, что при взгляде на эту женщину кто-то мог ляпнуть: «Вот идет царь Иван Васильевич!»
Бирон вдруг нахмурился. Что-то промелькнуло в голове, какая-то мысль неприятная, какое-то гнетущее воспоминание… Царь Иван Васильевич?.. Да! Он тоже отличался страстью к драгоценностям, в сокровищнице Анны Иоанновны многие камни принадлежали еще этому великому государю. Говорят, накануне смерти он зачастил в свою кладовую, снова и снова без устали перебирал сверкающие каменья, а вскоре…
Бирон качнул головой, отгоняя неприятные мысли, и подал руку императрице, которая уже бросала на него недоумевающие взгляды. И они отправились в ювелирные мастерские, где снова и снова зачарованно следили за игрой света в причудливо ограненных бриллиантах и сапфирах. Однако злые мысли — не стая крикливого воронья, их так просто не разгонишь. И воспоминания о последних удовольствиях царя Ивана Васильевича снова и снова посещали Бирона, заставляли его мрачнеть. А стоило вспомнить, что и первый Самозванец, по слухам, накануне своей страшной погибели весь вечер играл каменьями, словно дитя — игрушками, как Бирону хотелось схватить Анну за руку и выдернуть ее вон из сокровищницы, отвлечь от чарующей и, быть может, губительной игры алмазных граней.
