Виктория Холт - Дорога на Компьен
Королю невестка тоже нравилась. Он считал, что она умна, и хотя ее нельзя было назвать привлекательной — плохие зубы, некрасивый нос,— фигура у нее была вполне приятной, а некрасивое лицо в присутствии короля всегда оживало, и тогда она становилась даже обаятельной.
Мария Жозефина также прекрасно осознавала свой долг: она уже родила дочь, потом у нее был выкидыш, и она съездила на воды в Форж, чтобы подлечиться: ее главной задачей было родить мальчика.
И сейчас она своего добилась. Это событие должна была праздновать вся страна.
У колыбельки новорожденного толпились посетители — мальчик был здоровеньким и полным жизненных сил. Дофин объявил себя счастливейшим из отцов, настоял на том, чтобы лично перенести ребенка в отведенные ему апартаменты. Взор Марии Жозефины светился гордостью и любовью: она считала своей первой обязанностью ублажение собственного супруга, и на этот раз она преуспела.
Маркиза тоже пришла отдать должное младенцу. Она жаждала продемонстрировать, что, как бы дурно ни относились к ней дофин и его жена, зла она на них не держит.
— Ах! — вскричала она. — У малыша дедушкины глазки!
Это было правдой: маленький герцог Бургундский холодно изучал ее темно-синими глазами.
Дофин не мог вынести этого зрелища — его сын на руках у маркизы! И самолично забрал ребенка. Маркиза мило улыбнулась, не подав виду, что ее обидела эта явная грубость.
Как обычно она стремилась побеждать улыбками, а не угрозами, привлекать врагов на свою сторону, а не противостоять им. Она была твердо убеждена, что женщина в ее положении должна иметь как можно больше сторонников, и также считала, что, если она будет не обращать на врагов внимания, они как бы устранятся сами собой.
Отобрав младенца у маркизы, дофин счел свой отцовский долг выполненным и отправился в апартаменты матери.
— Меня тошнит от одной мысли о том, что отец связан с этой женщиной, — пожаловался он королеве. — Она ведет себя так, будто королева — это она. Ах, как она ворковала с моим сыном! Эта низкорожденная особа... совершенно невоспитанная... схватила моего сына— наследника французского трона! — и стала что-то говорить о его внешности. Такое выдержать невозможно!
— Ах, сын мой, — сказала королева, поплотнее укутавшись в шаль, — неужели вы думаете, что я с удовольствием наблюдала за ее возвышением? Но мы должны с достоинством переносить унижения. Мы должны терпеливо сносить все испытания, которые посылает нам Господь.
— Если б я был королем, я бы примерным образом наказывал подобных особ!
— Восставая против нее, вы вредите себе — вы расстраиваете вашего отца. Единственный способ решения таких ситуаций — просто отказываться с нею говорить.
— Я так и делаю. Но знаете ли вы, что отец вчера устроил так, чтобы она ехала в моем экипаже? Ни я, ни моя жена не сказали ей ни слова.
— Делать вид, что кого-то просто не существует, — гораздо действеннее, чем оскорблять впрямую, — прокомментировала королева. — А теперь расскажите мне, какими празднествами вы с Марией Жозефиной намерены отметить столь славное событие, как рождение сына?
Вы знаете, что в Нотр-Дам состоится благодарственное богослужение.
— Но народу захочется процессии, танцев на улице, бесплатного вина.
— Они его не получат. Народ и так уже слишком многое себе позволяет. Я предлагаю дать приданое шестистам девушкам, которые докажут свое благочестие.
Королева улыбнулась — они с сыном были одной породы.
— И в один прекрасный день, — сказала она, — народ Франции назовет вас своим королем.
Дофин прикрыл глаза, он не хотел, чтобы мать видела, как но взоре его вспыхнула надежда, более того, он не желал признаваться в этих надеждах и себе самому.
Он верил, что парижане мечтают о том дне, когда раздастся традиционный крик: «Король умер! Да здравствует король!», но при этом отказывался думать, что и сам мечтает об этом дне. Он просто полагал, что если церковная партия возьмет верх и эту Помпадур прогонят, французы станут более счастливой нацией.
***
Королевский кортеж приближался к Нотр-Дам — это был тот случай, ради которого Луи обязан был прибыть в Париж.
Народ наблюдал за ним молча — ему давали понять, что в Париже в нем нуждаются не больше, чем он сам в этом городе.
Он сидел прямо, и смело встречал взгляды тех, кому удавалось заглянуть в экипаж. В нем было достоинство, которое не могли не признать даже те, кто отказывал ему во всех прочих положительных качествах.
Выкрикивать проклятия королю в лицо, а не за спиной, было непросто. Он был украшен знаками государственной власти, он являл собою очень внушительную фигуру, а рядом с ним восседала королева, весьма заурядная толстая женщина, начисто лишенная королевской стати, и вопреки самим себе парижане испытывали гордость за своего короля.
Они вспоминали, что он — Луи Бурбон, из великой королевской семьи, потомок столь любимого ими Генриха Четвертого, который — и это они были вынуждены признать — имел огромное количество любовниц, чуть ли не большее, чем все остальные французские короли. И пусть Генрих Четвертый был греховодником, он любил свой народ и хорошо ему служил, так что при виде двигавшегося к Нотр-Дам экипажа они на мгновение забывали о своей ненависти к королю.
Однако дурные чувства совсем подавить непросто — ведь они так долго жаловались друг другу на своего короля, что теперь им было нелегко радоваться при его виде. Дорога на Компьен еще не забыта. И не забыт тот факт, что лишь по этому великому случаю король приехал в Париж.
Правда, на всем пути от Версаля до Нотр-Дам де Пари раздавались возгласы: «Да здравствует король!», но они были редкими и поговаривали, что кое-кто из придворных специально заплатил крикунам, дабы те разжигали энтузиазм толпы. Вот так и ехал этот король, дабы возблагодарить Господа за то, что он даровал ему внука и наследника. Ехал с таким видом, будто не ведал о своей непопулярности, будто забыл он о тех временах, когда народ Парижа приветствовал его радостными криками и называл Обожаемым.
***
А в соседнем экипаже ехали дофин и его жена. «Это будет счастливейший день в моей жизни», — твердила она себе. Рядом с нею сидит супруг, он ее любит, вся Франция празднует рождение их сына, который в один прекрасный день станет королем...
Ради этого она и прибыла во Францию — маленькой пятнадцатилетней девочкой, запуганной девочкой, ведь ей без конца твердили, что она должна снискать расположение королевского семейства, ибо это расположение — величайшая честь для нее.
