Жюльетта Бенцони - Изгнанник (LExilé)
Путешествие действительно подходило к концу. Ухабы дороги сменились песчаной почвой. Спустя несколько секунд карета остановилась.
Похитители помогли Гийому выйти из кареты и, поддерживая его под обе руки, повели в дом. Там витали ароматы жареной курицы, неприятно напомнившие Тремэну о том, что он не успел поужинать. Они прошли сначала по плитам вестибюля, потом раздался скрип довольно скользкого паркета. Пленника усадили на скамеечку у стены, и там он ждал какое-то время, показавшееся ему бесконечным. Наконец, скрипнула дверь, и Гийома провели в комнату. Он с удовольствием ощутил под ногами ковер. А потом и кресло под собой.
— Повязка на глазах нужна, согласен, — раздался сухой и немного хриплый голос, — но зачем было его связывать? Он же спал!
— Так было надежнее, сударь. В последний раз у нас были неприятности, потому что мы не сочли нужным связать того парня. Он едва от нас не удрал, а этот еще крепче.
— Снимите с него все это!
Освобожденный от пут и от повязки, Гийом увидел перед собой мужчину, который сидел за письменным столом, заваленным бумагами. Оливково-зеленый бархатный халат, кашне, укрывающее шею, и поверх всего этого серая шерстяная шаль, что для такой теплой августовской ночи выглядело странно. Но, помимо этого одеяния, в визави Гийома не было больше ничего смешного. Узкое лицо с тонкими губами и тяжелыми опущенными веками представляло собой странную смесь невозмутимости и ума. Подбородок, лежащий на складках связанного вручную шарфа, выдавал энергию его обладателя, но выражение глаз и даже их цвет оставались неразличимыми под густой завесой белокурых, явно седеющих волос, которые прилипали ко лбу короткими прядями. От этого мужчины с бледной кожей исходила бесстрастность, под которой легко угадывалась железная воля. Но этого было недостаточно, чтобы произвести впечатление на Гийома. Он уже вполне овладел собой и не видел никаких оснований сдерживать кипевший в нем гнев.
— Соблаговолите сказать, что я здесь делаю и по какому праву эти люди похитили меня! — воскликнул он, вскакивая на ноги.
— Сядьте, господин Тремэн, — устало вздохнул мужчина. — Ведь такою ваше имя, не правда ли?
— Вам известно больше, чем мне, потому что я вашего имени не знаю, — сквозь зубы процедил Гийом.
— Я обязательно вам его назову, как только мы проясним некоторые ваши действия.
— Мои действия? Что такого необыкновенного я сделал? Я приехал в Париж по делам.
— Остается узнать, по каким именно.
— Позвольте мне сказать вам, что это вас не касается! Я не вижу ни единой причины отвечать на вопросы человека в домашнем халате, который без малейшего повода использует против меня невероятное принуждение под предлогом того, что мои дела и поступки необходимо контролировать. Насколько мне известно, вы не Первый консул. У вас не его возраст и не его лицо. И уж тем более вы не Верховный судья Ренье, с которым мне приходилось встречаться. Или вы с тех пор слишком сильно изменились.
Под полуопущенными веками визави Гийома мелькнули искорки гнева.
— Вам, господин Тремэн, следует произносить лишь приличествующие случаю слова. Или вы не хотите найти вашу дочь?
Гийом почувствовал, что бледнеет. Этот человек с ледяным выражением лица задел его больное место. И тут его осенило.
— Чтобы знать, что я ее ищу, вы должны быть дьяволом или... Жозефом Фуше.
Чем больше он смотрел на хозяина дома, тем больше он становился в этом уверен. В памяти всплыли слова Лекульте: бывший министр содержал собственную полицию и сеть шпионов по всей стране. Тонкие губы мужчины сложились в слабое подобие улыбки.
— Вы умнее, чем я думал, — любезно сказал он. — Но позвольте мне предпочесть второе предположение.
— Что вы знаете обо мне и моей семье?
— Многое! У себя в Котантене вы личность известная, и мои службы — то есть мои прежние службы! — всегда интересовались подобными людьми. Итак, о вас. Вас зовут Гийом Тремэн, вы родились в Квебеке 3 сентября 1750 года. После потери новой Франции вы вернулись вместе со своей матерью в Сен-Ва-ла-Уг, на ее родину, где она была убита. Вы чудом избежали смерти и отправились в Индию, откуда вернулись вот уже почти двадцать лет назад с большим состоянием, которое позволило вам построить вашу усадьбу «Тринадцать ветров». Вы женились на молодой дворянке Аньес де Нервиль, вдове барона д'Уазкура. У вас от нее двое детей, Элизабет и Адам. Во время Революции вы сидели тихо. Тише, чем ваша жена. Ее ложно обвинили в том, что она хотела убить Робеспьера. В действительности ее вина заключалась лишь в том, что она участвовала в заговоре с целью похищения из Тампля дофина. Она была казнена 8 февраля 1794 года... Или нам следует сказать 20 плювиоза II года, если пользоваться этим дрянным календарем, который до сих пор в ходу, хотя многие люди в нем путаются? Если бы я в то время знал то, что узнал позже, вам бы не удалось выпутаться. С тех пор у меня появилась глубокая убежденность в том, что в тот момент, когда ваша жена взошла на эшафот, беглец жил в вашем доме. Я не вижу для него других возможностей познакомиться с вашей дочерью. Они тогда были еще детьми, но такого рода привязанность иногда оказывается очень крепкой. Добавлю, что с тех пор в вашей семье появился ваш незаконнорожденный сын, плод вашей любви с леди Аствелл, которого вы привезли из Англии после ее кончины. Все верно?
— За исключением слова «незаконнорожденный». У нас никто его не употребляет. Артур мой сын, и точка!
Фуше положил на стол листок, содержание которого он только что прочел вслух.
— Прошу вас, давайте вернемся к тому, что вас привело в Париж и... сюда...
— Мне нужно было повидаться с моим банкиром.
— Господином Лекульте дю Моле, я знаю. И вы остановились в гостинице «Курляндия». И это совершенно естественно. Вот только куда менее естественно то, что утром вы отправились к гражданину Кормье. Он не банкир и не коммерсант...
— Мы когда-то познакомились с ним при трагических обстоятельствах. Мне захотелось вновь его увидеть...
Бросив все остальные дела! Или это случилось из-за содержания вот этого письма? И ваше неотложное желание увидеть нынче вечером госпожу Аткинс, роялистского агента, если на то пошло, также связано с содержанием вот этого второго послания, впрочем, мало чем отличающимся от содержания первого письма.
Из ящика стола Фуше достал два одинаково сложенных листа бумаги, которые он сам сунул под нос своему пленнику. Тому хватило одного взгляда, чтобы узнать письма, которые по поручению бальи повез в Париж интендант Морель. Более того, из-за присущей ему склонности к рисовке и из-за уверенности в чувствах адресатов старик подписал оба письма полным именем, подвергая тем самым себя серьезной опасности. И текст, впрочем, в обоих письмах был почти одинаковым.
