Мэйдлин Брент - Тени прошлого
– Неплохо, – сказал Тоби, – правда, для вас это только слова, но сойдет для начала. Сделайте шаг назад, еще, красавица. Посмотрите еще раз. И не говорите мне о фоне. Я сам знаю. Там на полчаса работы. Просто посмотрите. Да не глазами и не мозгом, потому что я хочу, чтобы вы на минутку перестали быть рассудочной реалисткой. Глядите сердцем. Так надо смотреть картины.
Я охотно подчинилась ему и стала смотреть, стараясь ни о чем не думать. Поначалу у меня ничего не получалось, но потом потихоньку со мной стало происходить что-то странное. То, что вблизи казалось нагромождением мазков, теперь оживало. Это было похоже на оптический обман, хотя, наверно, обманом было то, как я раньше видела картину. Теперь я поняла, что это мое лицо, даже больше мое, чем когда я вижу себя в зеркале, и что-то во всей фигурке было такое, что как-то непонятно трогало меня.
Я подошла поближе, и картина вновь превратилась в хаотическое нагромождение красок.
– Как у вас это получается, Тоби? – удивленно спросила я. – Откуда вы знаете, что это будет смотреться так, а не иначе?
Он рассмеялся.
– Да я сам только сегодня разобрался, Ханна, и еще ничего не могу объяснить. Но если вы видите, значит, больше я не буду начинать наши разговоры с мещанских вкусов. Ну, теперь вам больше нравится?
– Да, – медленно проговорила я. – Намного больше. Но почему я у вас такая печальная? Я не о лице. Я сама не знаю, о чем я.
– Смотрите еще.
Я отошла назад и еще раз вгляделась в картину. Удивлению моему не было предела.
– О, нет. Я теперь не печальная, правда? Это в прошлом. Печаль осталась в прошлом и... я даже чем-то довольна, нет, спокойна. – Я повернулась к Тоби. – Вы такой меня видите?
Он кивнул, не отрывая глаз от картины:
– Не возражаете?
Пришлось улыбнуться.
– Если вы, судя по картине, так хорошо меня изучили, то вы должны знать, что я не возражаю. Я думаю, вы очень умны, и я рада, что вы довольны. А теперь мне надо умыться, так что вы пока подберите, что вам надо починить. Тоби, вы меня слышите?
– Ну, конечно, слышу, – ответил он, словно откуда-то издалека. – Что вы сказали? Ханна, я задумался... остались три дня, пока еще принимают картины на весеннюю выставку во Дворец искусств. Правда, мне еще нужна рама. Но если я ее сегодня закончу, старый Дюпюи завтра утром сделает мне раму, и я успею отдать ее до отъезда.
От страха я закрыла рот рукой:
– Ой, Тоби, я буду там висеть?
– Кто знает? Ее еще должны принять величайшие художники Франции. Они сидят, а перед ними проносят картины, и если они поднимают руки, это значит, они одобряют картину, а если не поднимают, то отвергают ее. Но если вы против, я оставлю ее дома.
Естественно, я была против, но Тоби был так счастлив своей удачей, что я не посмела ему отказать.
– Нет, конечно, несите, – торопливо проговорила я. – Просто мне вдруг стало чего-то стыдно, а вообще-то я польщена.
Тоби отвел взгляд от картины и, склонив голову набок, посмотрел на меня, улыбаясь.
– Ладно, еще подумаем, – сказал он. – Если бы у меня была сестра, она бы наверняка была хуже вас.
Следующий час мы оба были заняты делами. Я мыла посуду, немножко штопала, принеся все, что мне было нужно, к Тоби, а он не больше чем за полчаса закончил картину, был весел и все время болтал со мной. Потом он отправился к старому Дюпюи договориться насчет рамы, а я убрала у него в комнате и принялась убирать у себя, с улыбкой вспоминая, как два года назад видела этот последний день, когда принимали картины на выставку. Каждый год там было одно и то же, но в тот раз мы уговорили мамзель разрешить нам взять экипаж и поехать посмотреть.
Со всех концов Парижа несли картины. Их несли из дорогих студий и с дешевых чердаков знаменитые мэтры и голодные студенты. Многие из этих голодных тратили свои последние франки на рамы, и среди них были самые причудливые на вид. Мне казалось странным, что картины писались в последний момент. Мы с Маргерит видели художника, который торопливо накладывал последние мазки, пока нанятый им за несколько су человек нес его картину на спине. Вообще картины привозили в каретах, на тележках, на омнибусах, и их портили в дороге.
То, как студенты одевались и вели себя, напоминало цирк. На некоторых были цилиндры, на других заляпанные краской блузы. В шесть часов прекращался прием картин, а перед этим у широких дверей Салона собиралась толпа, и когда двери закрывались, студенты толпами шли по Елисейским полям. Они пели, плясали, разражались смехом, когда кто-нибудь пытался одолеть эту толпу, особенно если это был прилично одетый господин. Наблюдали мы за ними с интересом, но я была рада, что Тоби не придется быть в этой толпе в последний день.
Я уже почти заканчивала уборку, когда услыхала его шаги на лестнице. Он постучал в мою дверь и крикнул:
– Ханна, когда закончите, приходите перекусить со мной. Я купил немецкую колбасу и вино.
Я открыла дверь и ответила ему:
– Тоби, спасибо. Мне нужно еще несколько минут. Кстати, у меня есть кусочек холодного цыпленка и сыр. Мы сегодня пируем, правда?
– Сегодня необыкновенный день, красавица, так что будем пировать.
Я закончила уборку, вымыла руки, переодела платье, взяла еду, которую купила для мистера Дойла за день до этого, и пошла к Тоби. Он лежал поперек кровати. Прошло всего десять минут, и у меня не было ни малейшего сомнения, что он лег немного отдохнуть, пока меня нет, да и крепко заснул. Я подумала, что он, наверно, не спал всю предыдущую ночь, потому что приехал в Париж на рассвете, а из Гавра путь неблизкий. Потом он вовсю работал над своей картиной, работал в горячке и, видно, выдохся совсем. Ничего удивительного в том, что он заснул.
Я развязала шнурки на его башмаках и стянула их с него как можно осторожнее, чтобы он не проснулся, накрыла его одеялом, разожгла плиту и устроилась на стуле с книгой, которую взяла с полки. Она не очень давно вышла в свет и была написана Эмилем Золя, а называлась «La Terre». Прошло часа два прежде, чем Тоби пошевелился, открыл глаза, удивленно мигнул, озираясь, и вскочил, схватившись рукой за голову.
– Боже милостивый, который час? – спросил он, ничего не понимая.
Я отложила книгу.
– Почти пять, и вы неплохо поспали.
– Пять? Какого же черта вы меня не разбудили?
– А зачем? Вам надо было поспать.
– Вы ели?
– Нет. Но после такого завтрака я не очень проголодалась. Хотела подождать вас.
Он встал, подошел к раковине, налил в кувшин холодной воды и вылил ее себе на голову. Вытирая лицо, он ходил по комнате, то и дело взглядывая на картину сначала с любопытством, а потом с облегчением и удовольствием.
– А, значит, она мне не привиделась во сне. Теперь слушайте, Ханна. Вы ничего не ели, а так как уже поздно для ленча, почему бы нам не сделать себе бутерброды с сыром и не отправиться потом на омнибусе погулять по бульварам, по набережной Сены и не заглянуть на Монпарнас на часок в «Ле Солей д'Ор», а потом всерьез в «Мэзон Дарблэ»? – Закончив говорить, он отнял от лица полотенце. – Ну, как?
