Карен Рэнни - У дьявола в плену
Господи, что ей сейчас-то делать?
Следует ли так много думать о нем? Или отмести все мысли о том, что произошло ночью, и считать свою первую ночь в качестве замужней женщины такой же маловажной, как свою мимолетную связь с Алисдэром? Но ведь сегодняшняя ночь не идет ни в какое сравнение с тем злополучным свиданием с Алисдэром. Абсолютно ни в какое.
С этого момента она никогда не будет прежней. Ее жизнь будет навсегда разделена на две части: до того, как она вышла замуж, и после. Какие еще откровения ждут ее в замужестве? Неужели она научится понимать не только то, чего хочет ее муж, но и чего хочет она?
То, что она разделила брачное ложе с графом Лорном, было просто фантастическим опытом – как в физическом, так и в эмоциональном смысле. Давине понравились прикосновения его пальцев и его губ к ее коже. Она почти теряла сознание от его поцелуев. А когда он довел ее до верхнего предела наслаждения, это было так, будто она оказалась в другом мире. Она и представить себе не могла, что в свою первую брачную ночь испытает такие противоречивые чувства – страх и восторг, радость и печаль.
– Сегодня чудесный день, мисс Давина, – сказала Нора, прервав ее мечтания. – Прошу прощения… ваше сиятельство. Вы теперь графиня Лорн.
Как странно! Но ведь это действительно так! Правда, «ваше сиятельство» звучало как-то странно. Наверное, ей просто придется привыкнуть к такому обращению слуг.
– Как насчет розового платья, ваше сиятельство?
В любой другой день она даже не задумалась бы о том, что надеть. Но сегодня ей захотелось надеть все самое лучшее, что-нибудь, что выгодно оттеняло бы ее кожу и подчеркивало бы цвет и выразительность глаз.
– Нет, Нора. Я надену голубое в полоску.
Нора промолчала, но по глазам было видно, что она удержалась от замечания. Ну и пусть ее горничная думает, что она глупая, подумала Давина. Какое это имеет значение? Даже если весь мир посчитает ее глупой и тщеславной, что из того?
Выбранное ею платье было в зеленовато-голубую полоску с прилегающим лифом и рядом крошечных черных перламутровых пуговичек от шеи до талии. Пышные рукава заканчивались у запястий белыми манжетами. Форму платья поддерживала нижняя юбка, поверх которой на обруче покоилась верхняя юбка платья. Вся эта конструкция была тяжелее, чем обычный кринолин, но благодаря ей не приходилось надевать две нижние юбки, чтобы не были видны контуры обруча.
Белый воротник и синий бант у горла придавали ей вид девочки, совсем недавно окончившей школу. Однако Давину изобличало выражение глаз. Неужели в ее взгляде все еще таилась страсть? Или в нем было что-то иное?
Нора заплела ее волосы в две косы и уложила короной на затылке. Взглянув в зеркало, Давина сама себе понравилась. Щеки розовые, глаза блестят… Возможно, она даже хорошенькая. Думать, что она больше чем просто хорошенькая, было бы тщеславием.
Она вышла из своих апартаментов, сделав знак Норе, что сопровождать ее не надо.
– Пойду поищу своего мужа, – сказала она. – Для этого мне не нужна компаньонка.
Наверное, будет и так нелегко увидеть Маршалла при свете дня. Незачем, чтобы их встреча произошла при свидетелях.
Нора кивнула, но у нее опять был такой вид, будто она очень хорошо знала, о чем думает Давина. Неужели ее горничная более опытна в этих делах?
Подгоняемая желанием скорее увидеть Маршалла, Давина побежала по коридору к лестничной площадке верхнего этажа. Эмброуз был построен в форме буквы Н. Парадный фасад выходил на подъездную дорожку, а то, что она увидела сейчас из окна, был внутренний, как бы семейный, двор, менее ухоженный.
Во дворе никого не было. Ни одной служанки или лакея. Она остановилась, прислушиваясь. Где-то вдалеке был слышен смех, но и он вскоре затих. Она почувствовала себя так, словно находится в каком-то зачарованном замке.
По всему фасаду – вверх от входа во двор и до третьего этажа – были расположены окна. Ни на одном из них не было занавесок, так что вид изнутри был как бы частью богатства Эмброуза. Фоном для великолепного дня служили темно-голубое небо, изумрудно-зеленый газон и сад, полный цветов. На небе не было ни облачка, легкий ветерок шевелил листья деревьев, разбросанных островками по обширному двору. Пейзаж напоминал картину, написанную маслом, и Давине показалось, что она в нем единственное живое существо.
Неожиданно ее внимание привлекло что-то, скрытое за деревьями, – какой-то островерхий предмет, похожий на крышу дома. Еще одно строение в Эмброузе? Но ветерок неожиданно стих, листва не шевелилась, и она опять ничего не смогла разглядеть.
Давина начала медленно спускаться по винтовой лестнице, держась правой рукой за перила и осторожно откидывая ногой мешавший подол платья. Но даже спустившись вниз, она опять оказалась одна. Никто к ней не подошел.
Где же Маршалл? Где она может его найти?
Возможно, ей надо было послать ему записку, когда она еще была в своей спальне, и терпеливо ждать, пока он к ней придет. Или послать за тетей и спросить, как она должна себя вести в первое утро в качестве графини. Тереза была помешана на приличиях и знала бы, что ей делать.
Наконец она остановилась перед массивной резной дверью, которая вела во двор.
На вид дверь казалась такой тяжелой, что, наверное, понадобились бы два человека, чтобы распахнуть ее. Но когда она отодвинула железную задвижку, оказалось, что дверь без особого труда и открывалась и закрывалась.
Во двор вели три низкие ступени. Двор был плотно выложен серыми плитами на манер брусчатки. В тени высоких старых деревьев тут и там были поставлены каменные скамейки, а в некоторых местах рядом с ними в каменных вазонах были высажены цветущие растения.
С таким же успехом это мог бы быть какой-нибудь парк в Эдинбурге, решила она.
Но Давину на самом деле привлек не вид двора, а то, что она только что увидела из окна, – нечто, что не вязалось с окружающим пейзажем. Она перестала хмурить лоб, вспомнив наставления тети Терезы: «Мужчинам не нравится, когда женщины выглядят сердитыми, моя дорогая». Но она не была сердита. Ее мучило любопытство. Ее отец как-то заметил, что «любопытство – это отрава для разумного человека. Оно никогда не кончается, и не отпускает, и действует как наркотик всю жизнь».
Она пошла со двора по узкой тропке, проложенной в траве. Приподняв юбку, чтобы не намочить подол в росе, она шла медленно, глядя себе под ноги. Она прошла мимо нескольких грядок с зеленью, где каждая посадка была аккуратно помечена какой-то надписью, потом мимо лабиринта из искусно высаженных кустов тиса и, наконец, мимо клумб с какими-то сильно пахнущими цветами.
Но был и другой запах, кроме цветочного, и к тому же гораздо более сильный, похожий на запах пыли или раскаленной от солнца земли.
