Хизер Грэм - Пленница
И вдруг Роберт остановился. Кто-то похлопал его по плечу.
Джеймс Маккензи появился внезапно. Его глаза полыхали голубым огнем, хотя он учтиво обратился к Роберту:
— Позвольте пригласить вашу даму, сэр?
— Пожалуйста. — Роберт вздохнул. — Увы, такова жизнь! — улыбнулся он Типе. — Я не могу похитить вас на целый вечер!
И вот Тила снова закружилась в танце, направляемая повелительной рукой восхитительного метиса.
Он был превосходным партнером — гибким, грациозным, умелым. Девушка словно парила в воздухе, остро ощущая его руки и особенно взгляд — пытливый, заинтересованный и чуть презрительный. Неужели из-за того, что она белая? Или из-за того, что слушала его дерзости, не дав ему пощечины?
— Вас раздражаю только я или все белые женщины? Она удивилась, увидев его печальную улыбку. Маккензи не ожидал такого вопроса.
— Все белые женщины.
— Это утешает.
— Но вы… больше других.
— Почему же вы пригласили меня?
— Все дело в ваших волосах.
— Но вы же не станете снимать скальп в доме вашего брата?
— Может, я и не хочу этого.
— Что же вас интересует?
— Я не совсем понимаю… — пробормотал он, и голос его прозвучал странно. — Да, я и сам не вполне понимаю.
Музыка внезапно смолкла, и теперь они стояли уставившись друг на друга.
— Мисс Уоррен! — услышала Тила. — А, вот вы где! Джаррет Маккензи, пробираясь через заполненный парами зал, приблизился к ним.
— Джеймс! А, вижу, ты уже познакомился с нашей гостьей. Джеймс взглянул на брата:
— Ребенок, э… о котором говорила Тара? — Он обращался к брату, но не сводил глаз с Типы.
— Леди оказалась чуть старше, чем мы ожидали.
— Ты назвал эту леди мисс Уоррен, — ледяным голосом заметил Джеймс.
— Тила — его падчерица, — ответил Джаррет. Но Джеймс уже не слушал брата. Склонившись и приблизив губы к самому уху девушки, Джеймс спросил:
— Ваше имя Уоррен? — Сейчас его голос, низкий и хриплый, напоминал рычание.
Девушка облизнула губы.
— Да, Типа Уоррен. — Она вздернула подбородок и стиснула зубы.
К ее удивлению, он вдруг рассмеялся — горько и резко.
— Уоррен! — почти выплюнул Джеймс. Тихо. Так тихо! — Ну, теперь я понимаю, откуда у меня интерес к вам, но это никоим образом не позабавит и не развлечет вас, мисс Уоррен. Я с наслаждением наблюдал бы, как вся ваша проклятая семья торит в самом страшном адском огне целую вечность.
Джеймс резко повернулся и стремительным, размашистым шагом вышел из гостиной. Холод пронизал Тилу, не сразу понявшую, что он говорил так тихо, что даже брат не слышал его. Только ей одной предназначались эти горькие слова.
Музыка вновь заполнила зал.
Глава 4
Джеймс сидел на перилах крыльца, глядя в ночь. Легкий ветерок успокаивал его, он закрыл глаза и прислушался. Из дома доносились смех и музыка, но Джеймс слышал и ночные звуки: тихий плеск реки, шепот ветерка в кронах дубов и кипарисов, стрекот цикад. Москиты благодаря легкому ветерку не докучали. В эту великолепную ночь воздух нежно ласкал кожу, и теперь, когда шумное веселье в доме несколько поутихло, она дышала покоем. Тишина словно дополняла необычайную красоту этих мест. Неслышно скользить в каноэ вниз по реке, смотреть на дикие орхидеи, на воду, сверкающую там, где солнечные лучи пробиваются сквозь листву деревьев… Да, красота непреходяща. И есть места, где ничто не нарушает этого покоя, куда пока не вторгся современный мир, а звуки стрельбы не тревожат безмолвия природы.
Как жаль, что ему редко удается повидать те места, насладиться уединением!
Ощутив прикосновение кружев сорочки к шее и кистям рук, Джеймс снова услышал музыку. Большинство гостей были его друзьями. Он знал их много лет, жил среди них, получил образование вместе с белыми. Джеймса радушно приняли в Чарлстоне, доме деда Джаррета со стороны матери. Для многих белых не имело значения, что в нем течет индейская кровь, поскольку он был сыном белого. Его душа болела за таких людей, невольно оказавшихся в самой гуще войны. За молодую женщину, на глазах которой убили мужа, сожгли их ферму, а потом, прострелив ей бедро, семинол снял с нее скальп… Ожесточившиеся семинолы восторженно кричали и танцевали у костра, а она притворилась мертвой, но выжила, чтобы рассказать об этом ужасе. Страшная картина! Впрочем, он и сам участвовал в боях. Еще в прошлом году Эндрю Джэксон, тогдашний президент, поставил губернатора Флориды Ричарда Кита Колла во главе армии. Колл упрямо шел вперед, стремясь к поставленной цели, увязая в болотах, теряя людей из-за свирепствовавшей лихорадки. Колл обнаружил, что его приказ построить склады для провианта так и не выполнен, но, несмотря на это, предпринял крупное наступление на реке Уитлакоочи. Подчиненные Колла считали, что эта река очень глубока, хотя на самом деле ее глубина составляла не более трех футов. Майор Дэвид Мониак попытался пересечь реку, но выстрел семинола сразил его наповал. Примеру майора никто не последовал. Этот Провал спас сотни мужчин, женщин и детей с обеих воюющих сторон. Удивительнее всего то, что Дэвид Мониак, стопроцентный индеец племени крик, закончил военную академию Соединенных Штатов. Белые убеждали семинолов уйти на запад и соединиться там с теперь уже дальними родственниками, индейцами крик, но вместе с тем использовали войска этого племени против семинолов. Какая ирония судьбы!
В тот день Джеймс, участвуя в битве, оказался в самой гуще бегущих людей, которые надеялись выжить. Ему мучительно хотелось защитить тех невинных, что находились позади войск. Он стрелял, с ожесточением размахивал мечом и ножом. При одном воспоминании об этом его затрясло. Джеймс тогда боялся встретить знакомого солдата, человека, с которым пил виски или вино, спорил, играл в карты.
Оказавшись меж двух миров, он создал свои собственные нравственные нормы и правила. Когда нападали солдаты, Джеймс сражался с ними, не видя другого выхода. Но он никогда не стал бы участвовать в налетах и, что бы ни случилось, не тронул бы женщин и детей. Джеймс принял это решение вовсе не из-за своей белой крови. Он знал многих воинов, отказавшихся участвовать в расправах на плантациях. Даже Оцеола презирал тех, кто ополчается против женщин и детей, хотя, как военный лидер, часто закрывал глаза на варварские преступления: Каждому краснокожему, готовому уничтожить целые семьи, всегда противостоял другой — тот, кто ни за что не поднял бы руку на невинных, даже во имя войны.
Несмотря на то, что совершали солдаты под командованием таких, как Майкл Уоррен, Джеймс знал: среди белых столько же хороших людей, сколько и среди индейцев. Вспомнив об этом человеке, Джеймс испытал приступ безудержного гнева. Кровь его вскипела. Пальцы слегка подрагивали. Он узнал о Высшем Духе от своей индейской родни, о христианском Боге — от отца. В сущности, это одно и то же, и, как бы ни назывался Великий Отец, Джеймс внезапно почувствовал благодарность к Нему за то, что Наоми умерла от лихорадки, а не от рук белого человека.
