Оливия Уэдсли - Пламя
– Замолчи, – закричал сэр Чарльз в бешенстве. – Я запрещаю тебе продолжать. – Он приподнялся в постели и своей трясущейся рукой взял руку Тони. Она вырвала ее. Лицо ее стало багровым, глаза сделались черными. Она подошла к леди Сомарец и пристально посмотрела на нее.
– Вы мне отвратительны, – произнесла она сдавленным голосом.
Затем повернулась к постели.
– О дядя Чарльз, дядя Чарльз, – продолжала она в слезах, – скажи, что это неправда, скажи, что это неправда!
ГЛАВА VIII
Молодые, срывайте цветы молодости.
БефЧерез два дня Тони отправилась в Париж, чтобы закончить свое образование. Кое-как примирение было налажено между тетей и ею.
Леди Сомарец наполовину простила ее. Тони же заявила, что она жалеет о происшедшем. Обе действовали под влиянием сэра Чарльза. Тони не видела его перед отъездом. Врач запретил свидание, и она послала ему нацарапанное каракулями неразборчивое письмо, полное любви и слез.
Жизнь у мадам де Ври была более или менее занимательна. У нее жили еще две девушки, тоже для завершения своего образования. Одна англичанка, родители которой жили в Уилтшайре и интересовались только охотой, другая, француженка Симона Фаврэ. Ее отец умер год назад, а мать путешествовала за границей.
Симона была хороша, смела и житейски умна. Тони служила предметом ее постоянного удивления. Она снабжала Тони романами Вилли и объясняла их ей, и, пока она говорила своим приятным, протяжным голосом, смутные, мрачные картины вставали перед глазами Тони. Она уже раньше слышала обо всех этих вещах, годы назад, когда была в нищете.
– Не рассказывай, – вздрагивала она.
Симона смеялась.
– Но это же правда, – говорила она весело, – ты, конечно, не воображаешь, что милосердный Бог разверзает тучу и оттуда падают маленькие бескрылые ангелочки, – ты, святая невинность?
Однажды днем, гуляя в Елисейских полях, они встретили лорда Роберта.
Тони робко окликнула его. Он сразу остановился, говорил и смеялся и выглядел совершенно счастливым. Уходя, он взял адрес Тони. Симона сразу в него влюбилась. Она бредила по целым дням его ростом, глазами, прекрасными и сильными руками. Постоянные разговоры Симоны пробудили и в Тони интерес к нему.
Теперь и она стала ждать, что он придет. Роберт появился однажды во время чая и попросил у мадам де Ври разрешения повести Тони к Румпельмайеру. Тони отправилась с ним, торжествующая. Это было замечательное приключение, настоящее событие в ее жизни. Был чудесный день, и Тони отлично замечала взгляды, которые она и лорд Роберт вызывали. Она вновь обратила внимание, как хорошо он одет и как смешно кривится его рот под усами, когда он смеется. Он начал обсуждать ужасный случай с ее дневным приключением в Лондоне. Леди Сомарец рассказала ему об этом, и он в душе смеялся. Теперь он хотел услышать от Тони ее версию.
– Это началось, – сказала она, когда они уселись в карету, которую он взял вместо мотора, так как в карете поездка продлится дольше, – это началось из-за Суинберна, а может быть и Верлена, я не знаю точно. Я их читала и перечитывала, и они как бы разбудили меня. Я надеюсь, вам знакомо это чувство?
Она подняла на него свои большие глаза. Он странно улыбнулся.
– Да… о да, – быстро согласился он, – но продолжайте.
– У меня не было никакого занятия, – она широко раскрыла руки, чтобы выразить эту пустоту. – Видите ли, дом большой, а когда в большом доме имеется только прислуга, с которой ты можешь говорить, то становится скучно. Я очень устала, скучала страшно, день был прекрасный, как сегодня, и я решила погулять. Я попала на ослепительную улицу. Кругом магазины, моторы и красивые женщины. Только я остановилась посмотреть на окна ювелирного магазина, как произошло это «приключение». – Она слегка рассмеялась, ибо, несмотря на огорчение дяди Чарльза и на отвратительное объяснение в его комнате, она не могла смотреть с грустью на свои грехи. – Он был небольшого роста и нисколько на вас не похож. На нем была розовая рубашка, галстук с крапинками, желтые сапоги.
– Бог мой! – засмеялся Роберт.
– Я приняла его за доброго господина, – ответила Тони, – но, по-видимому, он был совсем плохим. Тетя Генриэтта смотрела на него так, как будто это был сам черт. Она увезла меня домой, а потом, – она остановилась, и веселье исчезло с ее лица, – что было потом, это уже частное дело, и я, к сожалению, не могу вам этого рассказать, – сказала она. Тони подумала в этот момент о дяде Чарльзе, вспомнила его мягкость и доброту во время этого инцидента.
– Я нехорошо сделала, что пошла, – выговорила она с усилием.
– Если бы все поступали только хорошо, куда девались бы все радости жизни? – ответил Роберт.
Тони снова почувствовала прилив веселья и яркой радости жизни.
Румпельмайер был ослепителен. Прилавки с грудами пирожных и конфет, прелестные женщины в дивных нарядах, оркестр, который где-то играл, все это было, – «о, да здравствует жизнь», как воскликнула Тони. Роберт внимательно посмотрел на нее. Впервые он обратил внимание на ее кожу и странные янтарно-золотистые глаза. Она становилась столь же женственной, сколь и забавной.
– Расскажите мне еще о стихах, которые разбудили вас, – сказал он, когда они после чая сидели в зеленых креслах в Булонском лесу. – Какие именно стихи это были?
– Это была поэма о прокаженной, – медленно ответила Тони. – Она была великолепна, удивительно красива, и все ее обожали, даже сын короля. Он женился на ней.
Роберт поднял слегка брови. Он знал своего Суинберна лучше Тони, а может быть и хуже. Все зависит от точки зрения.
– И они жили очень счастливо. Счастье их было слишком огромным, чтобы оно могло долго длиться. Она, эта красавица, заболела, заболела проказой.
Тони повернулась, крепко стиснула руки и смотрела на Роберта.
– Такие вещи не должны случаться, когда люди счастливы, – с жаром сказала она. – Это несправедливо.
Он рассеянно кивнул головой.
– Это портит все в поэме, – продолжала она. – Сын короля разлюбил ее, из дворца ее выгнали, одинокую, презираемую и больную, и тогда один из слуг, бедный юноша, наполовину паж, наполовину слуга, пришел, пал к ее ногам и спросил: может ли он заботиться о ней? Он всегда любил ее, и так как его любовь была настоящей, то он любил ее и теперь. Он выстроил для нее хижину из веток, хижину, которая должна была укрыть красоту, для которой ранее ни один дворец не был достаточно хорош, и там он любил ее, пока она не умерла. Поэма начинается так:
Я знаю, нет ничего лучше любви,
Ни янтарь в холодном море,
Ни ягоды, скрытые под снегом.
В этом можно убедиться по ней и по мне.
Она прочла стихи тихим голосом, который дрогнул на последних словах. Роберт резко повернулся и посмотрел на нее.
– Тони, – сказал он и положил свою руку на ее руку. – Вы не должны так сильно чувствовать вещи, девочка.
Ее рука дрожала под его рукой. Он взял ее и крепко сжал.
– Так это вас пробудило?
– Да, – ответила Тони, – это дало мне, мне трудно это выразить, это дало мне почувствовать, как будто я вижу всю жизнь со всех ее сторон, любовь, и красоту, и печаль через туман слез, и как будто бы и я была счастлива. Я не могу этого объяснить, – закончила она.
– Сколько вам лет, Тони?
– Только что минуло шестнадцать. Дядя Чарльз прислал мне этот подарок ко дню рождения. – Она подняла руку, на которой блестели маленькие золотые часики, снова оживилась: – Разве не прелесть?
– Очень красиво, – согласился Роберт. – Я слышал от сестры, – продолжал он, – что бедному Чарльзу не лучше.
– Мне он писал, что уже здоров, – вскрикнула Тони. – О лорд Роберт, вы думаете, что он снова очень болен, вы думаете? – Она сжала его руку, ее лицо почти побелело.
– Нет, нет, правда, я не думаю этого, не тревожьтесь так, девочка.
– Если дядя Чарльз умрет, я тоже хочу умереть, – сказала она с исключительной выразительностью.
– Вы совершенно влюблены в него, не так ли?
– Не влюблена, а просто люблю его. Это как мысль, которая всегда в тебе, уверенность, что это часть тебя самой. Он воплощал для меня весь мир, с тех пор как взял меня. Лорд Роберт, пожалуйста, не успокаивайте меня и не бойтесь расстроить меня, скажите мне правду: дядя Чарльз тяжело болен?
– Нет, серьезно нет, даю вам честное слово. Я не думаю, чтобы это было так. Он страдает этой болезнью около четырех лет. Вы ведь знаете? Но теперь, после перенесенной операции, я думаю, что он просто ослабел и устал, только всего.
– Операции? – спросила Тони. – Я никогда не знала, никогда не догадывалась. Вот из-за чего дядя Чарльз лежал в больнице!
– Конечно, после операции ему стало лучше.
– Он никогда не говорил мне, – сказала Тони, больше обращаясь к себе самой, чем к лорду Роберту, – он никогда мне об этом не говорил.
Ей это казалось недостатком доверия к ней, нарушением того безмолвного соглашения о полной искренности, которое существовало между ними.
