Филиппа Грегори - Избранное дитя, или Любовь всей ее жизни
Думаю, я выглядела бы очень глупо, и моя бабушка леди Хаверинг не допустила бы этого. Вряд ли мне удалось бы представлять собой образчик элегантности с пучком сорняков в руках. Но это едва ли имело бы значение, будь я счастливой невестой в своей родной церкви, окруженной друзьями и родными.
Но ничто не могло быть хуже этой грязной каюты и пьяного капитана, неразборчиво бормочущего что-то из своего грязного молитвенника. Когда он обратился ко мне и спросил, согласна ли я на брак, мне в лицо пахнуло отвратительным перегаром. Из-под его койки виднелась тарелка с несвежими обглоданными костями жаркого.
Но все было сделано законно, и, когда капитан сказал: «Я объявляю вас мужем и женой», мы были женаты точно так же, как если бы эти слова были произнесены в самом грандиозном соборе Чичестера.
— Вы можете поцеловать невесту, — объявил капитан, обращаясь к Ричарду.
Тот наклонил свою темноволосую голову, а я подставила ему лицо для поцелуя. Его губы были холодны как лед, и мои, наверное, не были теплее.
— Я думала, мы должны будем пожениться в море, — тоненьким голосом сказала я.
— А я подделал судовой журнал, — сказал капитан, и его улыбка обнаружила отсутствие переднего зуба. — Если кто-нибудь спросит вас, где вы были сегодня утром, отвечайте, что мы ездили на остров Уайт. Свадьба — дело вас двоих. — И он послал грязную улыбку Ричарду. — Думаю, вы будете рады поскорее очутиться с маленькой леди дома.
Пока Ричард расплачивался с ним, я повернулась и поспешила выбраться наверх, мало заботясь о царящей вокруг грязи и даже не подобрав подола юбки. Очутившись на палубе, я подняла воротник, ежась от холода и от той мерзости, в которой очутилась. Мы быстро вернулись обратно в гостиницу, в молчании выпили по чашке кофе и пошли к экипажу.
Ричард в прекрасном настроении насвистывал веселую мелодию, и мы отправились на север, домой. Дорога проходила вдоль берега, был час прилива, и море лежало громадным серебряным блюдом, на котором покачивались на якоре лодки, а одна шхуна выходила в открытое море, гордо неся распущенные паруса.
— Домой, — с удовлетворением сказал Ричард. — Теперь это мой настоящий дом. Вся земля принадлежит мне, и я единственный ее хозяин.
Лошади резво бежали вперед, я ничего не отвечала. Мое сердце лежало в груди, как огромная глыба льда, и тошнотой, которую я ощущала, я была обязана не ребенку, а знанию того, что я потеряла контроль над Вайдекром и отдала его хозяину, которому не доверяла. Я и себя отдала хозяину, к которому не испытывала ни капли доверия.
Я уже обрела рабскую привычку осторожничать со своими словами и теперь, подождав минутку и прочистив горло, ровно сказала:
— Мной были даны некоторые обещания в Вайдекре и подписаны некоторые контракты за нас обоих. Эти обещания придется выполнить, если мы дорожим своим словом.
Ричард смотрел на меня, и в глазах его не было даже тени лжи. Невозможно было смотреть на него и не верить ему.
— Конечно, Джулия, — сказал он самым сладким голосом. — Конечно, моя дорогая кузина, моя дорогая жена, — наконец могу я сказать. Просто я подумал, что, раз Вайдекр теперь мой, тебе не придется нести за него ответственность в такой мере, в какой ты это делала. Вайдекр теперь моя забота, а не твоя. И кроме того, — продолжал он, и его улыбка стала теплой, — в ближайшие семь месяцев ты будешь занята дома той работой, которую никто, кроме тебя, сделать не сможет.
Это было правдой, но меня бил озноб, когда он говорил о Вайдекре в таком тоне.
— Я хочу работать на земле. Ты будешь сквайром, но я буду работать так же, как сейчас. Я не могу бросить это только потому, что мы поженились.
Ричард ничего не ответил, он старался разъехаться с телегой, доверху груженной новыми парусами. Мы покинули пределы города, и я, подняв голову, вдыхала чистый воздух и чувствовала, как унижение и страх оставляют меня.
Ричард поднял глаза от дороги и, взглянув на меня, увидел, что щеки мои порозовели.
— О, — сказал он, притворяясь, что только что вспомнил. — Я написал Джеймсу Фортескью.
— Что ты сделал? — переспросила я.
— Я написал Джеймсу Фортескью, — лучезарно улыбнулся Ричард. — Конечно, Джулия, я написал ему, что мы должны сегодня пожениться. У меня было предчувствие — я даже не знаю почему, — что ты забудешь сообщить ему об этом сама. Во всяком случае, джентльмен должен информировать другого джентльмена о подобных событиях.
Я сжалась, будто Ричард ударил меня в лицо.
— Я не стала писать ему потому, что ты ему уже сообщил о том, что наша помолвка расторгнута.
— Очень хорошо, — приветливо отозвался Ричард. — Теперь тебе и не придется это делать.
Я сидела в молчании. Я не могла даже представить, что почувствует Джеймс, когда он раскроет письмо Ричарда и узнает, что я вышла замуж. Я не представляла, как он расскажет об этом Марианне или своим родителям, которые были так добры ко мне. Эта мысль была просто невыносима.
— Я отослал его последние письма назад, — безмятежно продолжал Ричард, — вложив в конверт со своим собственным письмом. Так что тебе совершенно не о чем теперь беспокоиться.
— Его письма? — воскликнула я. — Ты же говорил, что вернул их месяц назад, когда встретил Джеймса на дороге.
— Некоторые из них — да, — признался легко Ричард. — Но некоторые я сохранил, чтобы с удовольствием перечитать их. Там были такие вещи, которые я хотел изучить более тщательно. Но теперь я вернул их все. Он писал тебе очень много, не правда ли?
Мои руки вдруг пронзила острая боль, и я поняла, что сижу, судорожно вцепившись в сиденье, так что побелели костяшки пальцев.
— Он и вправду любил тебя. — Слова Ричарда звучали как поздравление. — Я в жизни никогда не читал ничего более страстного. Когда он писал, как наблюдал за тобой в каком-то там перчаточном магазине, это звучало как своего рода признание в любви, и как он молился на тебя за то, что ты нашла экрских детей. Он действительно любил тебя, да, Джулия? А теперь ты никогда его больше не увидишь.
Я сильно прикусила изнутри щеки, чтобы сдержаться и не зарыдать. Подступившая боль вернула мне голос и придала силу его звучанию.
— Да, — сказала я хрипло. — Да, он очень любил меня. И я любила его. И тот факт, что ты выкрал его письма и прочел их, теперь уже не так важен. Но сегодня я в последний раз произношу имя Джеймса, и ты тоже больше никогда не станешь о нем говорить, если не хочешь обидеть меня или рассердить.
Какое-то время мы ехали молча. Долгие, долгие мили.
— Мы будем дома к ужину, — сказал Ричард. — Возможно, еще до темноты.
— Да. — Я сидела словно в каком-то оцепенении.
