Жаклин Брискин - Обитель любви
— ВОЗВРАЩАЕМСЯ 24 МАЯ ТЧК ЛЮБИМ И ЦЕЛУЕМ ТЧК МАМА И ПАПА. — Кингдон помолчал, потом спросил смущенно: — Ты рассказала им?
Она отрицательно покачала головой, которая просто раскалывалась.
— Нет.
— Почему ты скрыла от меня, что решилась на операцию?
— Тебе не следовало приезжать сюда.
— Тесса, у тебя какой-то чужой голос.
— У меня снова лихорадка.
— Я поднял доктора Грина с постели, чтобы он объяснил мне, в чем дело. Он считает, что это последствия аборта, но не в физическом смысле. Он забросал меня длинными немецкими словами. Строит из себя психиатра, они сейчас в моде.
— Он обучался в Вене. Там он занимался определением группы крови...
— Должно быть, он успел посетить несколько лекций о человеческом подсознании. Считает, что твоя болезнь следствие какой-то внутренней травмы. Тут моя вина.
— Ничего подобного.
— Мне лучше знать, — тихо произнес он. — Когда Лайя и Римини поливали грязью Фултона, мне было стыдно поднять на тебя глаза. Весь этот разговор был гадкий, и я в нем участвовал! Что подтверждает теорию матери: Кингдона неизбежно тянет ко Злу, и он губит Добро.
— Это я виновата, Кингдон, — сказала Тесса. — Я ненавижу себя.
— А что толку? Ты меня об этом спроси. Я это уже проходил.
— Мне постоянно снится один и тот же кошмар. В приюте умирает ребенок. Я с ним. В коридоре, где мы все спим. Ночь. Я в отчаянии. Обтираю его влажной губкой, даю с ложечки лекарство, но жизнь в нем все равно едва теплится. И что бы я ни делала — ничто не помогает. Ничто! Он умирает. Я рыдаю, ломаю руки. Видишь, какая я слабая? В Руане я плакала, когда умирали дети. Потом покупала им каменные плиты для могилок и снова плакала. А вернувшись в Лос-Анджелес, святая Тесса из французского приюта для сирот войны оплачивает собственный аборт — и ни одной слезинки! — Она говорила монотонно, шепотом, с совершенно не свойственным ей горьким сарказмом.
— Мне надо было догадаться, каково тебе будет, любимая, — сказал он, нежно откинув с ее лба прядь влажных волос. — Женщина, добровольно согласившаяся отработать три года в сиротском приюте, конечно же, будет тяжело переживать пребывание в клинике доктора Грина. — Он шумно втянул в себя воздух. — Лайя «подзалетала» четыре раза. И все, как она признавалась, не по моей вине. Но я вез ее сюда, а после операции она требовала шампанского. Чтобы, как она говорила, «отпраздновать».
— Это был твой ребенок!
— Зародыш! — быстро ответил он.
— Я убила ребенка! Нашего ребенка!
— Нет, нет...
— Нашего ребенка, — повторила она. — Я убила его.
В коридоре послышались легкие шаги, потом вновь стало тихо. Тусклый свет ночника отбрасывал на лицо Кингдона темные тени. Он молчал и думал о взаимоисключающих друг друга догмах его бывшей веры. Какой грех более тяжкий: аборт или незаконнорожденный ребенок от двоюродной сестры? Несколько недель назад он решил, что аборт меньший грех.
Он склонился к ее подушке.
— Нам нельзя иметь ребенка, любимая. Об этом шепчут души наших предков Гарсия, которые были католиками. Ты слышишь их голоса? Они раздаются вместе с колокольным звоном, Тесса. Я боюсь за тебя. С ума схожу! — Он обнял ее. — Любимая, это я виноват. Я должен был прийти сюда. Ты нуждаешься во мне.
— Все так отвратительно. В душе пусто.
— Хорошо, что ты решилась на это, — сказал он, рыдая.
Он прижался влажной щекой к ее горячему лицу. Они молчали. Дверь открылась, на пороге показалась медсестра. Они ее не заметили. Тогда она на цыпочках снова вышла в коридор, оставив их одних в темной комнате.
8Машина ехала по дороге, петлявшей среди ухоженных садов. Когда впереди показался огромный, с черепичной крышей особняк, Бад улыбнулся.
— Нет ничего лучше... дома, — признался он.
— Особенно такого скромного, — лукаво заметила Амелия.
Бад нахмурился.
— Тесса не встретила нас на станции. Мне это не нравится.
— Хосе ведь объяснил, что у нее опять лихорадка, — сказала Амелия. Хосе был их шофером и внуком старого Хуана, когда-то служившего у Ван Влитов конюхом. — Немного терпения! Через минуту ты ее увидишь.
— Как ты думаешь, может быть, это как-то связано с заварухой вокруг жены Кингдона?
Бад пользовался любым поводом, чтобы в очередной раз задать этот вопрос на всем их обратном пути в Лос-Анджелес. Как только до них дошло известие об убийстве Дэвида Манли Фултона и о причастности к этому скандалу Кингдона, они решили ускорить свое возвращение домой. Добраться из Канн в Лос-Анджелес за двенадцать дней было не так-то просто, но Бад это устроил, пустив в ход весь свой арсенал: и гнев, и обаятельную улыбку, и обширные связи.
Как и предсказывал Римини, скандал подхватили все газеты. Внимание читателей привлекала не только личность ненайденного убийцы, но и многое другое. Обнаруженные в доме Фултона фотографии напечатать, конечно, было невозможно, но в бульварных газетах довольно прозрачно описывались позы, в которых любительская фотокамера Фултона запечатлела известных голливудских актрис. Публиковались всевозможные домыслы о «противоестественных пороках» Дэвида Манли Фултона. Полиция обнаружила нижнее дамское белье, которое носил режиссер-англичанин. В ящике комода лежали другие полупрозрачные вещицы, чью хозяйку можно было легко вычислить по вышитым инициалам и лилиям. Для несведущих читателей пояснялось, что «лилии — эмблема Лайи Бэлл, жены знаменитого киноактера и летчика капитана Кингдона Вэнса».
Возвращавшиеся домой в отдельном вагоне Ван Влиты посылали за газетами на каждой остановке поезда, мчавшегося на запад, в течение всех пяти суток пути. Они прочитали все, что преподносилось в прессе о трусиках Лайи Бэлл и о ее преданном муже, который не бросил ее в трудную минуту. Газеты захлебывались от обилия сенсаций. Казалось даже странным, что смерть какого-то английского режиссера вызвала такой живой интерес у читающей публики.
— Тесса снова больна, — уверенно сказала Амелия.
— Впервые после возвращения из Франции.
— Не волнуйся. Вот и она.
Тесса стояла на крыльце в простеньком льняном платье синего цвета с короткими рукавами. Радостно вскрикнув, Бад подался вперед и открыл дверцу еще до того, как «роллс» остановился. Он взбежал по широким ступенькам и раскрыл дочери свои объятия.
— Папа! — воскликнула Тесса и прижалась к нему.
— Я соскучился по тебе, — признался он, целуя ее в щеку.
— Я тоже.
Они снова обнялись и поцеловались.
— Решила остаться здесь на ночь? — спросил он.
— Я... Папа, я сдала свой дом... И переехала жить сюда.
