Кэрол Тауненд - Холодная весна
— Я думаю, вам с нею лучше бы остановиться.
— Остановиться? Ну уж нет. Тебе не понять, как это сладко: ты лежишь рядом с дочерью де Ронсье и крутишь ею, как хочешь. В сердце своем она шлюха, жалкая рыжая шлюха. Ей это нравится.
Анна нахмурилась.
— Я не думаю, что рыцарю подобает так говорить о своей госпоже. Днем она достаточно учтива, даже если и не совсем равнодушна к тебе по ночам. Иногда ее лицо становится совсем неуправляемым. Я поймала ее взгляд на тебя за столом, и смею тебя заверить, что женщины гладят так, только когда они любят.
— Вот и прекрасно. Тем хуже будет для нее, когда это все кончится.
— Пусть кончится нынче же. Ты зашел слишком далеко, если не сказать более. Подумай, что с тобою будет, если вас застанут. Ведь это прелюбодеяние, Гвионн, прелюбодеяние с графиней. Ты нарушаешь клятву верности своему господину, в чьем замке спишь и ешь. Каждый честный человек в нем с легким сердцем бросит в тебя камень. Да и самому тебе это не идет на пользу. Что станется со мною, с Жаном? Ты не нужен нам калекой или мертвецом — ты нужен нам живой и невредимый. Уж если на то пошло, это грех перед Господом. — Она перешла на шепот и коснулась самого сокровенного его органа. — Мне будет обидно расставаться с любой частью твоего тела, тем более с этой.
— Бартелеми присмотрит за вами за обоими, если я попаду в ад, — сказал Гвионн. — Что касается Господа, то мне в нем мало проку. Разве он защитил моего отца, когда в нашем доме хозяйничали головорезы кровавого де Ронсье?
— Но я замужем не за Бартелеми, а за тобой. Я люблю тебя, а не его. Это была моя ошибка — согласиться играть роль жены Бартелеми, теперь я это ясно вижу.
Сильные пальцы сжали ее запястье, зеленые глаза вопросительно взглянули в ее лицо.
— Ты не выдашь меня, Анна?
— Конечно, нет. Клянусь утробою Богородицы. Но я ненавижу жить во лжи. Все идет наперекосяк. Жан твой сын, и у тебя есть все основания им гордиться.
— Я и горжусь.
— И когда же ты собираешься признать его? О небо, Гвионн, по своему собственному детству ты разве не знаешь, как трудно жить, если твой родной отец не признает тебя? Тебе это, небось, не нравилось. А теперь ты заставляешь испытывать то же самое и свое невинное дитя.
— Ты передергиваешь. Я ведь взял тебя в жены. А мой отец не женился на моей матери до тех пор, пока на свет не появился Филипп.
Рот Гвионна сжался в тонкую линию. Он очень не любил, когда его загоняли в угол. Анна знала об этом, но она была убеждена в своей правоте, хорошо продумала, как вести разговор, и поэтому смело продолжала двигаться тем же курсом.
— Это детали, Гвионн. — Она нетерпеливо махнула рукой. — Ты до сих пор открыто не признал Жана, и должен сделать это как можно скорее. Я начинаю сожалеть, что пришла сюда.
— Я не держу тебя тут. Ты свободна отправляться хоть на все четыре стороны.
Потрясенная, Анна раскрыла рот, не в состоянии вымолвить ни одного слова. Затем дар речи вернулся к ней.
— Ты сам-то понял, что ты сказал? — спросила она. — Да как ты смеешь?
Ответом было молчание.
Она закрыла лицо руками и отняла их только после того, как чувства снова подчинились ей.
— Этот дурацкий обет, что ты дал — отомстить Арлетте, — только губит тебя, затуманивая твой разум. — Она старалась говорить спокойно. — Да, я подумаю, может быть, мне и лучше уехать отсюда, так как я больше не могу видеть все это. Разве ты сам не понимаешь, что пора кончать этот роман с графиней? Вас не сегодня-завтра поймают.
Гвионн коротко рассмеялся.
— Я с тобою не согласен. Нас никто и никогда не поймает. Старый пьяный осел так наливается каждый вечер, что дрыхнет, как бревно, всю ночь. Она может переспать со всем гарнизоном и еще священниками впридачу, если ночи хватит, прямо рядом с его постелью, а он будет только рыгать да храпеть.
— Кончай богохульствовать, Гвионн, прошу тебя.
— Одно дело богохульство, другое дело правда о церкви и ее слугах. Как бы то ни было, глупо бросать дело, столь блестяще начатое, на полдороге.
Анна покачала головой.
— Что значит наполовину? А что же тогда целое? Когда тебя оскопят и вздернут на осине?
— Я хочу, чтобы мое семя возросло в ее чреве. Пусть шлюха из рода де Ронсье носит мое дитя. Как только это произойдет, я скажу — дело сделано. Тогда мы исчезнем отсюда.
Анна откинулась на подушки и уставилась в потолок.
— Тебе она просто нравится. Ты почти что влюбился в нее, — промолвила она бесцветным голосом.
Он взъерошил Аннины волосы.
— Да нет же, Анна, на самом деле я ненавижу ее, как ненавидел все эти долгие годы.
Повернувшись к нему, она испытующе посмотрела в зеленые глаза мужа.
— Да. Я верю, тебе есть за что ненавидеть позорное племя. Ты ненавидишь ее за ее отца. Но все же она зацепила тебя помимо твоего желания, иначе бы ты сам понял, что пора остановиться. Когда ты опомнишься, будет уже поздно. Ты наполовину любишь ее, — закончила она, — наполовину ненавидишь.
Муж рассмеялся, но Анне показалось, что смех его звучит неискренне. Так, должно быть, смеются демоны в аду, встречая жирного монаха-доминиканца.
Той же ночью, лежа на матрасе в зале между Жаном и Бартелеми, Анна смотрела во тьму, на потолочные балки. Ее глаза были сухи. Она чувствовала себя настолько опустошенной, что, казалось, подуй сейчас ветер, ее унесет, как пушинку.
Бартелеми заворочался во сне, проснулся, протянул руку и прикоснулся к ее ладони.
— Анна, с тобой все в порядке?
— В общем-то, да.
— Милые бранятся?
Анна печально уставилась в потолок.
— Да, только тешатся.
Бартелеми приподнялся на локте.
— Если это так, то зачем же тебе, душа моя, лежать вот так с открытыми глазами и не спать всю ночь? Время — лучший лекарь. Поутру он придет и извинится, клянусь спасением души.
— Надеюсь, так и будет.
А если он не придет? Что тогда?
Она не могла больше мириться с такой жизнью. Повернувшись на другой бок, она натянула кусачее одеяло на лицо и обняла спящего сынишку. В любом случае, ей останется Жан. И Бартелеми.
Зимние дни текли своей чередой, а Арлетта не замечала, что скоро весна, упиваясь своим счастьем.
Граф прекратил свои ночные истязания. Иногда он делал робкую попытку вступить с нею в связь, но плетку и прочие свои прежние ухищрения больше не использовал — навязчивая мысль о Страшном Суде Божием накрепко засела в его сознании. Скоро он махнул рукою и прекратил свои притязания. Казалось, он понял, что у него все равно ничего не получится, и она разделяла такое его мнение.
Как только муж уходил к себе в комнату и запевал псалмы, Арлетта забывала и его, и Бога, и радостно бросалась в объятия любовника.
