Сьюзен Кэррол - Куртизанка
Реми не шевелился, пока Габриэль дописывала последние штрихи на холсте. Его разбудили упавшие веточки: две белки шумели и боролись за место на дереве выше по стволу. Или, возможно, это была просто прелюдия к их свадьбе. Мири бы сказала точно. Реми, потягиваясь и громко позевывая, сел. Он виновато улыбнулся Габриэль.
— Опять задремал? Извини. Не слишком из меня интересная компания для тебя. Или ты этого даже не заметила?
— Конечно, заметила. Но после ночных… — Тело Габриэль затрепетало, когда она вспомнила о ласках Реми. — Я подумала, тебе не вредно и отдохнуть.
— Хм-м! Скорее ты просто обрадовалась представившейся тебе возможности безмятежно поработать.
Услышав легкое раздражение в голосе Реми, Габриэль отложила кисть в сторону, легкой походкой подошла к нему и подала руку, помогая встать. Ее смутил вид руки с высохшими пятнами краски и коротко остриженными ногтями. Но Реми поднес ее руку к губам, как если бы она была все так же шелковиста и изысканна, как в дни ее пребывания при дворе.
— Боюсь, я скоро стану ревновать тебя к этому волшебству, которое полностью поглощает тебя, исключая из твоей жизни все остальное. — Несмотря на явное поддразнивание, она уловила в его взгляде гордость за нее, и это согрело ее больше, чем солнечные лучи. — Ну, так как? Мне наконец-то позволено взглянуть на творение мастера?
— Но я… я…
Габриэль заколебалась. Возвращение к живописи шло через неуверенность, пробы и ошибки. Свою первую после длительного перерыва картину она ревниво охраняла от других и особенно от Реми.
Но когда он легкой походкой пошел за ней к мольберту, она не попыталась остановить его. Он встал перед холстом, и она, затаив дыхание, с тревогой ожидала, пока он осмотрит ее работу.
— Габриэль! — задохнувшись, вскрикнул, Реми.
Ее сердце оборвалось.
— Тебе не понравилась, — воскликнула она. — Ты считаешь картину ужасной.
— Нет-нет, — поспешно заверил он ее. — Это… какое-то волшебство. У меня такое чувство, что я могу пройти прямо туда, в холст, но… но… — Он жестами беспомощно показывал на мольберт, не находя слов. — Ты нарисовала меня.
— Не совсем тебя. Я только использовала твое лицо.
— О нет, женщина, ты использовала намного больше, чем мое лицо, — произнес Реми с некоторым осуждением. — Черта с два! Габриэль, ты же нарисовала меня в чем мать родила.
Габриэль встала рядом с Реми, критически разглядывая свою работу. Ей удалось передать всю красоту леса, окружающего их. Лошадь на картине пила воду из реки, седло и все снаряжение ее хозяина — меч, латы, одежда — были разбросаны поблизости. На переднем плане, в самом центре полотна, под деревом глубоким и крепким сном спал рыцарь. Он лежал на боку, положив голову на руку, свет и тень играли на его волосах. Хотя художница и изобразила его спящим, мощь и сила этого человека были очевидны, они проявлялись в его широких плечах, мускулистой груди, крепких мускулистых руках и ногах, упругих ягодицах. Габриэль отобразила и его уязвимость, раскрывая ее в шрамах, которые избороздили его гладкую кожу, в усталости, отраженной на его лице, в позе, в которой он спал.
Память любящей женщины обнаруживалась в каждом штрихе.
Вовсе не на такую реакцию надеялась Габриэль, но она гордо вскинула голову.
— Я думаю, что это лучшая работа из мною написанных, — с вызовом сказала она.
— Да, это… все очень хорошо выполнено, но… — Реми явно пребывал в замешательстве. — Почему твой рыцарь голый? Я бы никогда… я хотел сказать, настоящий рыцарь никогда бы не разделся и не уснул бы в таком виде. Для него это означало бы полную беззащитность, он слишком уязвим для своих врагов.
— Рыцарь устал от своих приключений и сражений, — терпеливо объяснила Габриэль. — Было жарко, он еще и взмок под своими доспехами. Он искупался в прохладной реке и заснул под деревом. Это зачарованный лес, и он чувствует себя здесь в полной безопасности.
— Если он так измотан, тогда, почему у него так… так… — Реми неловко указал на довольно впечатляющее дополнение между ногами рыцаря.
— Все просто. Очевидно, им овладели приятные мечты о прекрасной даме, которую он любит.
— Но не могла бы ты хотя бы кустом каким-нибудь или какими-нибудь сорняками прикрыть это…
— Нет, не могла бы! Мне жаль, если ты оскорблен, но я не нахожу ничего позорного в великолепии мужского тела, особенно твоего.
— Я вовсе не оскорблен, любовь моя. — Реми взял ее за плечи и заговорил мягче: — Понимаешь, я даже польщен, если именно так ты меня видишь. Я действительно выгляжу так… так…
— Так хорошо? О да, вполне, — выдохнула Габриэль.
Губы Реми расплылись в неуверенной улыбке.
— Только есть одна проблема: как я посмотрю в глаза твоим сестрам, после того как они увидят это, — робко улыбнулся Николя, чем привел Габриэль в восхищение. Ее могущественный Бич действительно покраснел до корней своих волос и добавил со стоном: — Не говоря уже об издевательствах, которые я буду вынужден выносить от Волка и Ренара.
Габриэль обняла его за шею.
— Я вовсе не хотела смущать тебя, — попыталась она его успокоить. — Я писала эту картину только для себя как символ моей любви к тебе и символ возвращения моего дара. Я думала, что все потеряно навсегда после того, что сделал со мною Дантон. Но ты вернул меня к жизни.
Реми посмотрел на нее своими карими глазами.
— Никогда ни один мужчина не мог отнять у тебя твоего дара, Габриэль. И вовсе не я вернул его тебе. Он всегда оставался там, внутри тебя, просто тебе нужно было найти в себе силы вызвать его снова.
— Если бы не ты, мне никогда бы это не удалось. — Она ласково погладила его по щеке. — И не волнуйся. Никто никогда не увидит эту картину, только ты и я.
Реми порывисто поцеловал ее, поцелуй был жарким и настойчивым. Прижавшись к нему, Габриэль отвечала ему, но в душе ее снова сидела заноза. Она поклялась быть с Реми полностью честной, и ей хотелось бы не нарушать клятву. Тогда должна ли она рассказать ему о недавнем сне Мири?
Мирибель больше не снились кошмары о том, как Габриэль становится любовницей Генриха Наварского. Ее сон стал более четким, и она увидела лицо дамы, крадущейся в покои короля, другой белокурой красавицы, другой женщины по имени Габриэль.
Но в недавнем пророческом сне Мирибель увидела Париж в каком-то далеком будущем, где он стал городом таинственных огней, которые не были похожи на факелы. Ни король, ни королева больше не управляли Парижем, а огромный дворец Лувр превратился в хранилище произведений искусства, собранных из самых далеких уголков мира. В одной из самых главных галерей, доступных миллионам посетителей, было выставлено собрание картин Габриэль, включая ее самую известную работу. «Утомленный рыцарь».
