Жанна Бурен - Май любви
Прозвучал и ее смех, вполне сравнимый с ржанием кобылы.
— Поскольку собрались все, можно сразу же за стол, — проговорил Брюнель, плохо скрывая раздражение. — Пожалуйте мыть руки!
Тут же вошла экономка в сопровождении двоих слуг с тазами, орнаментированными серебром, и со сложенными белыми полотенцами. Они поочередно полили на руки гостям шалфейную воду из прекрасных чеканных кувшинов. Лишь после этого омовения гости расселись по одну сторону длинных столов.
— Поскольку наш дядя, каноник отец Клютэн, не смог прийти поужинать с нами — он в Нотр-Дам готовится к завтрашнему празднику, двадцать пятому апреля, дню святого Марка, в честь дня рождения нашего короля — да продлит Бог его годы! — и поскольку двоим нашим младшим дочерям пока еще не пристало участвовать в столь многочисленной компании, — пояснил ювелир, — молитву прочитает Кларанс.
Девушка покорно поднялась и монотонно произнесла слова молитвы, на которые откликались гости.
Сидя между Матильдой и Шарлоттой, Гийом не мог видеть Флори, предусмотрительно усаженной за другим концом стола. Рядом с Филиппом она, впрочем, не думала о юном анжерце, который, вдали от нее и совершенно ее не занимавший, чувствовал себя во время трапезы более одиноким, чем в глухом лесу без дороги.
Над головой Кларанс, превратившейся в веселого свидетеля очень забавного поэтического состязания, Арно и его друг Рютбёф, в свою очередь, изъяснялись только стихами.
Бабушка Марг завладела Обри, судьба которого оказалась, таким образом, в руках властолюбивой женщины; она принялась, в который уже раз, и притом с новыми преувеличениями, рассказывать ему замечательные эпизоды из ее молодости времен покойного короля Филиппа Августа.
Слуги принесли первые блюда в накрытых крышками мисках, чтобы не дать им остыть.
Одновременно разнесли толстые куски хлеба, дощечки для резки мяса, на которые положили столько мяса, сколько хотелось каждому, и гости тут же принялись его резать своими ножами.
Еда у метра Брюнеля была хорошая, стол его пользовался высокой репутацией. Каждый из гостей с удовольствием встречал очередные блюда, приготовленные на кухне, традиции которой были широко известны: говяжьи языки под зеленым соусом, куропатку с сахаром, щуку с перцем, куски козлятины, нашпигованные гвоздикой и сваренные в бульоне из пряного вина, сырные торты, кулебяки с голубиным мясом, пирожки с кремом, сливки, кресс-салат для освежения рта, бланманже, миндаль, орехи и засахаренные фрукты — все это без задержки появлялось одно за другим. Ярко-красный кагор, слабое вино с виноградников Шардонне, медовый напиток, ячменное пиво для любителей циркулировали между гостями в кувшинах, кувшинчиках, кружках и графинах.
Гул голосов за столом нарастал. Матильда — уж не с вина ли? — пустилась в разговор с Гийомом с большей непринужденностью, чем следовало бы для сохранения ее покоя. Прежде всего она расспросила его об Анжере и жизни на берегу Луары. Делая над собой усилие и желая превратить мать Флори в свою союзницу, молодой человек рассказывал об анжерском дворе, о его пышности, о развлечениях, о мягкости климата и об очаровании Анжу.
— Что, Анжу лучше нашего Иль-де-Франса?
— В своем роде, как мне кажется. Не лучше и не хуже.
— Ну а что вы думаете о столице?
— Что она, несомненно, единственная в мире. Нет ни одного города, с которым можно было бы ее сравнить.
Такое пламенное восхваление не удивило Матильду. Она-то знала, как выглядит для него лицо Парижа.
— Вы не думаете переехать сюда?
— Ради Бога, мадам, не искушайте меня! Увы, это невозможно.
— Но почему же?
Наклонившись к нему, Матильда с удовлетворением ощущала его близость. Разве он не коснулся случайно ее руки в разговоре? Она готова была кричать о том, что желает мужчину, и именно вот этого.
Отзываясь эхом этой мысли, звучал в ее ушах, как призыв дикого зверя, голос Гийома.
— Почему? Да просто потому, что Париж — это сплошной соблазн! Слава Богу, у меня пока еще достаточно трезвости во взглядах, чтобы бежать от Парижа.
Он был прав. Перед лицом Зла, когда силы сопротивления слабеют, единственное средство — решительно порвать, уехать. Матильда не упускала этого выбора из виду, но более чувствительная к явному полупризнанию, содержавшемуся в таком ответе, нежели к той безжалостной мудрости, которая в нем прозвучала, ей в этот вечер не удалось разделить позицию Гийома. Она не желала ничего другого, как погубить себя с ним. Подталкиваемая врагом, умевшим сыграть на ее уязвимости, она решила пойти чуть дальше.
— Существуют соблазны, которым можно поддаваться, — молвила она, тут же упрекнув себя за это. — Вы молоды, свободны (осталось лишь добавить «красивы») — разве существуют такие вожделения, удовлетворить которые вы бы побоялись?
Он обернулся и взглянул ей прямо в лицо.
— Уверяю вас, бывают обстоятельства, когда у человека чести, чувствующего себя поборником галантности и желающего оставаться верным себе, нет выбора. Не сердитесь на меня, если я не скажу вам большего. Но уж поверьте: либо я немедленно покину Париж, либо я погиб!
Серьезность тона, так необычно ворвавшаяся в фривольные разговоры, не умолкавшие вокруг них, фатальность и одновременно страстность его слов окончательно убедили Матильду в острой, глубокой и всеохватной любви, предмет которой был ей известен и какой в своем безумстве была охвачена и она сама.
— Хотя в это и трудно поверить, я принимаю ваше объяснение, — проговорила она, изо всех сил стараясь унять дрожь в голосе. — Однако должен же быть какой-то выход из ваших затруднений? Не могу ли я помочь вам в этом?
Эта добрая воля, приходившая на помощь безнадежно отчаявшемуся, ужаснула его. Однако вот единственное средство, единственный способ, который он инстинктивно решил не упускать и был готов поддержать готовность Матильды заняться им.
— Увы! — проговорил он, качая головой. — Никто не в силах мне помочь. Примите мою признательность за ваше внимание ко мне, но бывают безвыходные положения. Мое — как раз такое.
Он умолк. Гости по-прежнему болтали и смеялись, с аппетитом продолжая трапезу.
— Не будем больше говорить обо мне, — помолчав, продолжил Гийом. — Это совсем не интересно. Вы выказали дружеские чувства, пригласив меня на этот семейный ужин, где каждому должно только радоваться. Я не должен омрачать своими откровенностями ваше законное удовольствие.
Матильда подняла на него полные бури глаза.
— Не будем говорить о моем удовольствии, — сказала она с большей горечью, чем ей бы хотелось. — Прошу вас, не будем об этом! Не только вам суждено испытывать затруднения, встречать ухабы на своем пути! Подумайте только: и другие подвергаются испытаниям, их ранят в дороге колючие кустарники, о существовании которых они и не подозревали и на чьих шипах остаются частички их самих, их живая плоть! Пресвятая Дева — что вы знаете обо мне? Ничего — не так ли? Как и все остальные. Кто вообще знает что-то о своем ближнем? Только то, что видно глазу, только это!
