Джин Рис - Антуанетта
Мальчик подвел лошадей к большому камню, и тут из хижины вышла Антуанетта. Выглянуло солнце, сразу стало жарко, от зелени повалил пар. Амелия сняла башмаки, связала их шнурками вместе и перекинула себе через шею. Установив на голове свою маленькую корзинку, она двинулась, покачиваясь с той же грацией, что и носильщики. Мы с Антуанеттой сели на лошадей, двинулись шагом, и вскоре деревня исчезла из вида. Громко прокукарекал петух, и мне вспомнилась ночь, которую мы провели накануне в городе. Антуанетта так устала, что пошла в свою комнату. Я лежал и все никак не мог заснуть, слушая, как всю ночь напролет кричали петухи. Я встал с утра пораньше и увидел, что к кухне идут женщины с подносами на головах, покрытыми белым. Они принесли продавать кто горячий хлеб, кто пирожки, кто сладости. Еще одна женщина с улицы кричала: «Bon sirop, bon sirop».[2] Вдруг на душе у меня сделалось необычайно спокойно.
Дорога поднималась в гору. С одной стороны высилась стена из зелени, с другой крутой откос, а внизу ущелье. Мы остановились и стали смотреть на холмы, горы и сине-зеленое море. Дул приятный ветерок, но я понял, почему носильщик назвал эти места дикими. Они были не просто дикими, а грозными. Казалось, эти горы сомкнутся и раздавят тебя.
– Какая удивительная зелень, – только и мог сказать я, а затем, вспомнив, как Эмиль разговаривал с рыбаками и потом пел, спросил Антуанетту, куда делись наши носильщики.
– Они пошли коротким путем и прибудут в Гранбуа гораздо раньше нас.
Я ехал следом за Антуанеттой и устало размышлял: «Тут все чрезмерное. Слишком много зелени, слишком много синевы, слишком много фиолетового. Цветы слишком красные, горы слишком высокие, холмы слишком близко от дороги. И эта женщина рядом – совершенно мне чужая». Меня раздражало заискивающее выражение ее лица. Я не покупал ее, это она меня купила, или по крайней мере так ей кажется. Я гляжу на грубую лошадиную гриву… Дорогой отец. Тридцать тысяч фунтов были выплачены мне без каких-либо условий и оговорок. И никаких упоминаний о ней – с этим потом надо будет разобраться. Теперь у меня есть скромный, но достаток. Я не опозорю ни тебя, ни моего брата, твоего любимого сына. От меня не будет ни писем с жалобами, ни попрошайничества. Словом, никаких махинаций младшего сына. Я продал свою душу – или ты ее продал, но в конце концов разве это такая уж плохая сделка?
Девушку называют красивой, она и в самом деле красива, но все же…
Тем временем лошади трусили по очень скверной дороге. Сделалось прохладней. Какая-то птица засвистела что-то очень грустное. «Что это за птица?» – спросил я Антуанетту, но она была далеко и не услышала вопроса. Птица снова засвистела. Обитательница гор. Пронзительная прелестная мелодия.
Антуанетта остановилась и крикнула мне:
– Надень сюртук!
Я послушался и понял, что мне в промокшей от пота рубашке уже не приятно-прохладно, а просто холодно.
Мы снова пустились в путь и ехали в молчании под косыми лучами солнца. По-прежнему с одной стороны была стена зелени, с другой обрыв. Море теперь стало темно-синего цвета.
Мы подъехали к речушке.
– За ней начинается Гранбуа, – сказала Антуанетта и улыбнулась мне. Я впервые видел, как она улыбалась просто так, естественно. А может быть, мне впервые стало просто и непринужденно в ее обществе. Из скалы торчала бамбуковая трубка. Вода, выливавшаяся из нее, была серебристо-голубого цвета. Антуанетта слезла с лошади, сорвала большой лист, сделала из него что-то вроде чашки и стала пить. Затем она сорвала второй лист, сделала из него еще одну чашку и протянула мне.
– Попробуй, это горный источник.
Улыбаясь, глядя на меня снизу вверх, она походила на англичанку, и, чтобы доставить ей удовольствие, я сделал глоток. Вода была холодная, чистая и невероятно вкусная, какого-то удивительного цвета на фоне зеленого листа.
– Теперь будет спуск, потом подъем, и мы на месте, – сказала Антуанетта. Когда она заговорила в следующий раз, то я услышал:
– Ты заметил, что тут красная земля?
– В Англии такая земля тоже встречается, – отозвался я.
– Ах, Англия, Англия, Англия! – насмешливо откликнулась Антуанетта, и гулкое эхо зазвучало, словно предупреждение, которому я не удосужился внять.
Вскоре пошла дорога, мощенная булыжником, и мы остановились у каменных ступенек. Антуанетта слезла с лошади и поднялась по ступенькам. Там была плохо выкошенная, поросшая жесткой травой лужайка, а за лужайкой – довольно убогий белый домик.
– Ну вот мы и в Гранбуа, – сказала Антуанетта.
Я ничего не ответил и посмотрел на горы – фиолетовые на фоне голубого неба.
Дом на деревянных сваях казался маленьким на фоне обступающего его с тыла леса, и он словно тянулся к морю вдалеке. Вид у него был скорее нелепый, чем уродливый, а также довольно грустный, словно он понимал, что его дни сочтены. У ступенек, что вели на веранду, стояло несколько негров. Антуанетта пустилась бежать по лужайке, а я, последовав за нею, столкнулся с мальчиком, двигавшимся мне навстречу. Он закатил глаза, встревоженно посмотрел на меня и двинулся дальше к лошадям, не подумав извиниться.
– Быстрее! Быстрее! – услышал я мужской голос. – И смотри по сторонам.
Всего их было четверо. Женщина, девушка и высокий, державшийся с достоинством мужчина стояли вместе. Антуанетта обнимала еще одну женщину.
– Тебя чуть не сбил с ног Бертран, – пояснила она. – А это Рози и Хильда. А это Батист.
Слуги робко улыбались, когда она называла их имена.
– А это Кристофина, которая когда-то давно меня нянчила.
Батист сказал, что сегодня счастливый день и мы привезли с собой хорошую погоду. Он хорошо говорил по-английски, но во время его приветственной речи Хильда вдруг начала хихикать. Это была девочка лет двенадцати – четырнадцати в белом платье без рукавов, которое доходило ей до колен. Платье было чистеньким, ни пятнышка, но волосы, хотя были смазаны маслом и заплетены во множество косичек, придавали ей вид дикарки. Она хихикнула еще громче, а когда Батист посмотрел на нее нахмурившись, она прикрыла рот рукой и скрылась в доме. Я слышал топот ее босых ног по полу веранды.
– Doudou, che cocotte,[3] – сказала старая женщина Антуанетте.
Я посмотрел на нее, но она не обратила на меня внимания. Она была чернее, чем все остальные, и одежда ее и даже головной платок были скромной расцветки. Она внимательно посмотрела на меня. Как мне показалось, неодобрительно. Мы стояли и глядели друг на друга. Прошло никак не меньше минуты. Я первым отвел взгляд, а она улыбнулась, легонько подтолкнула вперед Антуанетту и удалилась за дом. Другие слуги к этому времени тоже успели разойтись.
