Елена Арсеньева - Роковая любовь немецкой принцессы
В самом деле, кому, как не ему…
Разумовский не сошел на берег, чтобы приветствовать своих пассажирок. Смотрел сверху, как они осторожно поднимаются по трапу, и думал, что больше всего на свете хочет сейчас сбросить Генриетту-Каролину в море, с той стороны, где поглубже, и, ежели вынырнет, не велеть ее спасать. Она мешала тому, что он задумал, страшно мешала!
Впрочем, едва лишь ландграфиня ступила на палубу, Разумовский понял, что помеха будет устранена самой природой. Лицо Генриетты-Каролины позеленело – и ею немедленно овладел сильнейший приступ морской болезни. Она повалилась навзничь почти без чувств. Служанки и матросы еле успели подхватить ее.
Капитан тоже бросился к высокой гостье и поднял вокруг нее страшную суматоху. Генриетту-Каролину отнесли в каюту.
– Боже! – стонала ландграфиня, едва справляясь с рвотными позывами. – Как мне плохо! Как больно! Как грубо вы меня несете! Ах, мой верный Ганс! Где ты!
Разумовский удивился. Он отлично знал, что супруга ландграфини зовут Людвиг. Впрочем, ему тотчас пояснили, что Ганс Шнитке – доверенный слуга Генриетты-Каролины, который некогда спас ей жизнь, когда она была беременна Вильгельминой, а она в благодарность приютила его в своем замке и, по слухам, спасла от преследования правосудия. Впрочем, поскольку гонялось за ним не германское, а французское правосудие, Ганс мог чувствовать себя совершенно спокойно. Немолодой, угрюмый, с лицом, изуродованным шрамом, с мрачным и загадочным прошлым, он стал незаменимым другом господам, помощником и наставником их дочерям. Конечно, Генриетта-Каролина не отправилась бы в дорогу без своего верного Ганса, однако он сломал ногу и был пока прикован к постели.
Разумовский сокрушенно покачал головой, а сам подумал, что этот Аргус сломал ногу очень своевременно.
Служанкам было велено глаз с ландграфини не спускать и ни под каким видом не дозволять ей вставать с постели. Приказ отдал сам капитан. Он пригрозил, что всякого, кто ослушается, сбросят за борт в открытом море.
Капитан на судне, как мы уже говорили, царь и бог. До выхода в море было еще далеко, а служанки ландграфини уже дрожали за свою жизнь. И были до такой степени поглощены исполнением воли капитана, что им оказалось не до принцессы Вильгельмины.
А ведь бедная девушка тоже нуждалась в присмотре. Корабль произвел на нее ошеломляющее впечатление. Поэтому неудивительно, что потрясенная Вильгельмина вообще обо всем забыла. Например, запереть свою каюту на ночь. И, конечно, не было ничего удивительного, что капитан, обеспокоенный состоянием своей высокой гостьи, бесшумно приотворил эту незапертую дверь под покровом темноты…
Разумовский ждал, что эта дверь окажется открыта. Он надеялся! Но все же не вполне верил. В тот миг, когда разбухшая от сырости дверь отяжелела и не поддалась руке, его охватила такая смесь ужаса и гнева, горького разочарования, что граф Андрей готов был вышибить дверь, только бы войти!
Может быть, Фортуна, продолжавшая любить его и оберегать, дала ему этот миг промедления, чтобы он успел подумать о том, что делает, что собирается сделать?! На какую опасную стезю ступает, какое преступление – государственное преступление! – намерен совершить? Но, наверное, промедление было слишком кратким, и граф Андрей ничего не успел обдумать. Да нет… он просто не мог ни о чем думать! Он, который не верил, что страсть – это омут, он, который всегда знал, где пролегает спасительное течение, которое вовремя вынесет его, на сей раз ничего не мог поделать со своим безумным, воистину безумным желанием.
Дверь отворилась. Светлая фигура шевельнулась на кровати, привинченной к полу, чтобы не стронуло во время качки или, храни Бог, шторма:
– Кто здесь?
Андрей перестал дышать от звука ее голоса. И все же… если бы она сказала что-то вроде: «Это вы, матушка?» или: «Это ты, Лизхен?», приняв его в темноте за служанку, – может быть, он бы просто ответил: «Это капитан. Я пришел узнать, как вы себя чувствуете, ваше высочество». И тогда, вполне возможно, звуки собственных голосов отрезвили бы их, разговор свелся бы к обмену несколькими вежливыми фразами – и Разумовский удалился бы, с легкой усмешкой посоветовав Вильгельмине все же запереть на ночь дверь. И потом вспоминал бы случившееся, вернее, неслучившееся, с легкой улыбкой сожаления, повторил бы попытку – или не повторил бы…
Но она шепнула:
– Кто здесь? Это… ты?
И все перестало существовать для человека, чей дед некогда получил прозвище Розум именно из-за своего осторожного, расчетливого ума…
Он бросился к постели, в эти протянутые руки, которые вцепились в него так, словно корабль уже шел ко дну, а они чаяли спастись в объятиях друг друга… или утонуть вместе, кто знает?
Они утонули вместе… и лишь спустя несколько мгновений граф Андрей осознал, что совершил самое ненавистное для себя дело: лишил невинности девицу.
Брезгливость? Страх? Может быть, отвращение? Что испытал он?
Не было и в помине прежних ощущений. Нежность, нежность… он был растроган почти до слез. Ее стон, стон боли, вызвал в нем ненависть к себе, к своей грубости. Хотелось продолжать, но как? Он остерегался снова причинить ей боль, разорвать те легкие, легчайшие узы, которые сплелись вокруг них… паучок на потолке ткал и ткал свои сети… а может быть, Амур, бог любви, принял на сей раз этот ироничный образ?
Кто же их знает, этих богов!
– Ты прекрасна, как твое имя, – пробормотал он, вглядываясь в ее запрокинутое лицо. – Вильгельмина… Вилли – так тебя зовут матушка, сестры? А я тебя буду звать Минна. Только я.
Она счастливо улыбнулась в ответ.
Граф Андрей шевельнулся, чтобы встать. Ее руки вцепились в него в порыве отчаяния:
– Не уходи!
– Сейчас тебе больше нельзя, – шепнул он, не то улыбаясь в ее губы, не то целуя их. – Я приду завтра.
Он думал, она потребует каких-то клятв, подтверждений… но она опустила руки и улыбнулась покорно… В свете лампадки под образом Николая Чудотворца, покровителя моряков и путешественников, блеснули ее глаза, ее улыбка…
Она знала, что никаких клятв не нужно, он придет, вернется, и все сбудется, все, о чем она мечтает, что ей было предсказано! И заснула спокойно, счастливо, не заботясь о будущем.
– Минна… – прошелестело прощально.
Граф Андрей вышел, по-прежнему не находя в голове даже остатков ни розума, ни разума… ничего, ни одной мысли… только счастье, затуманившее мир…
Паучок замер в своем углу. Паутина соткана, можно отдохнуть.
Да, на следующую ночь граф Андрей вернулся, как обещал.
Он диву давался, откуда у этой захолустной принцессы, воспитанной в самой унылой атмосфере, какую только можно вообразить, нашлось столько пыла, столько неистовства и страсти! Граф Андрей решил, что отправится сопровождать Минну и по суше, как только та будет достигнута.
