Карен Рэнни - Гобелен
Внезапно им овладел гнев. Алекс стремительно пересек комнату. Открыв дверь, с усмешкой поклонился Лауре.
— Вот как раз сейчас, — проговорил он, — я хочу остаться один. И мне все равно, как вы это назовете — уединенностью или отчуждением.
Она встала и с невозмутимым видом направилась к двери. Если граф и наводил ужас на слуг, то ее запутать не мог. Она улыбнулась, поравнявшись с ним.
Склонившись над ней, он спросил:
— Вы меня не боитесь?
Зачем он спросил об этом? Граф и сам не знал, хочет ли услышать ответ на свой вопрос. Если она ответит «да», ослабеет ли его влечение к ней? Ее откровенность — встанет ли она как стена между ними, отбросит ли его назад, в ту бездну отчаяния, где он пребывал до сих пор?
А если она ответит «нет», станет ли это слово мостом между ними? Станет ли оно той нитью, которая свяжет их воедино, станет ли спасительным канатом, по которому он выберется на свет из беспросветного одиночества?
Она взглянула на него, и на губах ее вновь заиграла улыбка. В глазах же вспыхнули веселые огоньки. Как он вообще мог подумать, что такие живые и умные глаза могут принадлежать слабоумной?
— А вы бы как хотели, милорд?
Он проигнорировал ее вопрос и задал следующий.
— Вот это, — он прикоснулся к маске, — не вызывает у вас… настороженности?
— А что, должно вызывать? — снова ответила Лаура вопросом на вопрос.
Она не отводила взгляда, и Алекс спрашивал себя, что это — абсолютное доверие к нему, уверенность, что он никогда не откроет перед ней лица? Или же это просто проявление воистину ангельской невинности — умение на все на свете смотреть с ласковой улыбкой на коралловых, чуть припухлых губах?
— Не сама маска, а то, что под ней, — вас это не пугает? — прохрипел он.
Он молча ждал ответа. И вдруг ему пришло в голову, что ОН не хочет знать, какой была бы ее реакция. Возможно, она пришла бы в ужас, как и он, когда впервые увидел в зеркале свое отражение, когда увидел то, что некогда именовалось лицом. Хотя не исключено, что она смотрела бы на него с любопытством, так, как смотрят на выставляемых на лондонской ярмарке уродов.
Она не сказала Алексу, что не в силах изменить того, что готовила ему судьба, но она испытывала боль — боль от того что радость покинула его жизнь. И еще она хотела бы сломать ту невидимую стену, которой он отгородился от всего мира. Конечно, все слуги боялись его, словно демона или вампира, боялись лишь потому, что несчастный случай изменил его внешность, но она-то относилась к Алексу совершенно иначе и не испытывала ни страха, ни отвращения.
Она прекрасно понимала, что Алекс терзается и мучается, что одиночество ему в тягость. Будь он другим, он, возможно, не так тяжело переживал бы свое одиночество. Но Алекс, тот, каким она его помнила, не был самовлюбленным эгоистом. Он сочувствовал маленькой девочке, он умел чувствовать чужую боль, как свою собственную. Вот эти душевные качества, за которые она его полюбила, — чуткость, нежность, умение поставить себя на место другого — теперь стали его проклятием. Алекс не страдал от того, что люди отвернулись от него, он сам от них отвернулся. Просто удалился от тех, кто мог бы стать причиной его страданий.
Лишь одно она могла для него сделать — могла любить его, любить так беззаветно, как, наверное, не многие могут. Ведь Алекс оставался тем же самым человеком, каким был прежде. Да, он был прежним, был ее Алексом. И хоть тысячу раз изуродованный, он все равно оставался Алексом.
Лаура пристально смотрела в его единственный немигающий глаз.
— Нет, не пугает, — ответила она.
Глава 8
— Что на этот раз? — спросил он, уставившись на книгу, которую она оставила раскрытой на скамейке. — Латынь, греческий или математика? А может, Шекспир? Откуда такие интересы?
Едва ли прошел час с тех пор, как она вышла в сад и, найдя укромную скамью под розовым кустом, присела с книгой в руках. Лаура взяла книгу из рук графа и ответила на его хмурый взгляд почти таким же хмурым взглядом. Однако она была рада: ведь он наконец-то выбрался из Орлиной башни, где в добровольном заточении проводил все дни. Не считая, конечно, того первого дня, когда она появилась в Хеддон-Холле и они впервые встретились после четырех лет разлуки.
— Набираетесь ценных сведений, чтобы потом обрушить их на меня в виде очередной лекции?
Уловив в словах графа насмешку, Лаура обиделась. Она и так проявляла поистине ангельское терпение, помогая ему. Он мог бы по крайней мере вести себя как воспитанный человек. Тем более что все вокруг были уверены, что они с графом прекрасно ладят.
Тот факт, что хозяин принял «дурочку» на секретарское место, немедленно породил слухи, и теперь женщины смотрели на нее искоса, а мужчины недвусмысленно ухмылялись.
Лауре хотелось удовлетворить их любопытство и сообщить о том, что она по-прежнему невинна, что граф даже не прикасался к ней.
По сути дела, в жизни ее почти ничто не изменилось — даже по сравнению с ненавистной академией.
Миссис Вулкрафт от души посмеялась бы, узнай она, что «место нее у Лауры появился другой тиран, гораздо более строгий.
Стоило ей посадить кляксу, Алекс заставлял заново переписывать письмо. Более того, он отчитывал ее за то, что он переводит бумагу. Лаура готова была бросить на стол деньги, что граф платил ей, и потребовать, чтобы он вычел стоимость бумаги из ее жалованья. Однако, посчитав, сколько он ей платил, она пришла к печальному выводу: этих денег не хватило бы даже на склянку приличных чернил, не говоря уже о мелованной бумаге. Ей сразу вспомнился другой случай — как он ворчал, когда ему пришлось заплатить пенни за то, чтобы она могла добраться до дома, — Лаура явилась без единой монетки.
Он добрый час обсуждал сумму расходов на ее содержание в Хеддон-Холле — учитывал каждую мелочь, пока едва не довел Лауру до истерики.
Она вместе с другими слугами обедала на кухне, и всякий раз граф выговаривал ей за опоздание. Когда она искала ему книгу в библиотеке, он неизменно ворчал, что она слишком долго копается.
Час назад он прогнал ее, а теперь, разыскав, говорил с ней таким тоном, будто она должна была во всем ему подчиняться! Неужели им никогда не прийти к взаимопониманию?
— В книгах, милорд, можно найти почти все знания, накопленные человечеством. Что вы вменяете мне в вину — то, что я умею читать, или то, что мне случается запоминать прочитанное?
Она смотрела прямо на него, и взгляд ее был вовсе не таким ангельски безмятежным, как час назад. Сейчас в ее зеленых глазах читалась открытая враждебность.
— Увы, ваши убеждения не совсем верны. В противном случае приготовление пищи не составляло бы для вас такой проблемы.
