Марина Струк - Обрученные судьбой
— Ты во всем виноват! — прокричала Ксения сквозь слезы заглянувшему в шатер Владиславу. — Я ненавижу тебя! Ненавижу!
Ксения хотела добавить еще несколько фраз, задевающих ляха, причиняющих ему такую же боль, какую она испытывала сейчас, но Владислав резко опустил полог шатра, отгораживаясь от нее. А потом отошел прочь — она ясно разглядела его темный силуэт в свете от костра, что разожгли в лагере. Она же потом еще долго роняла слезы, тихо скуля и проклиная свою недолю, даже Катерину прочь прогнала, желая побыть наедине со своим горем и своими страхами. Ксения настолько устала за день и от слез, пролитых вечером, что незаметно для себя провалилась в глубокий сон, совсем позабыв принять снадобье, как обычно делала это перед тем лечь в постель. А на следующее утро решила, что будет принимать настой, разделив его по частям. Ей казалось, что так она долго оттянет тот миг, когда болезнь сможет взять над ней верх.
Весь день Ксения прислушивалась к собственным ощущениям, пугаясь всякий раз, как сдавливало горло. Она была так сосредоточена на себе, что впервые позволила своему телу расслабиться, откинулась на грудь Владислава, забылась за своими мыслями. Но нет — как ни ждала приступа Ксения, он не пришел, не давил ей на грудь, не отнимал дыхание.
А спустя некоторое время стали приходить в голову воспоминания. Вначале неробко, отрывистыми короткими картинками, а далее уже целыми событиями, наполненные ощущениями и чувствами, которые сбивали с толку Ксению. Например, она случайно опускала взгляд на руки Владислава, удерживающие поводья в руках, а в голове мелькали эти самые темные от загара широкие ладони на ее обнаженной коже. Или его взгляд, брошенный на нее мимоходом, что вызывал в ее памяти, его лицо да так близко к ней, с таким огнем в глазах, что она смущалась, сбивалась с дыхания и начинала дрожать всем телом.
— Расскажи мне о ней… вернее, обо мне, — попросила как-то раз Ксения, когда в голову в очередной раз пришло обрывистое воспоминание: лес, темные ягоды черники в руке и кисло-сладкий вкус его губ, что терзали ее рот, его плечи под ее ладонями. Владислав так долго молчал, что она уже не ждала ответа, а потом все же заговорил, начал рассказывать то, что знал сам.
Постепенно она стала узнавать каждый момент, что они провели подле друг друга в той жизни, что была закрыта от нее темнотой забвения. Только один раз она оборвала его — когда он упомянул имя ее мужа. Она не хотела, чтобы он ей рассказывал о том, другом, предпочитая вспомнить самой.
Той же ночью она снова видела те похороны, что так долго заставляли ее душу глухо стонать, а разум настойчиво твердить о том, что Владислав ее ворог, и ничто не должно изменить того. Она опять была перед большим гробом, покрытом соболиной шубой, только ныне была там не одна. Громко выла в голос женщина в черном плате с длинным носом, что придавало ей некоторое сходство с мышью в глазах Ксении. А после этого сравнения в голове вдруг всплыло еще одно воспоминание — имя и прозвище этой женщины, что дала ей озорная и острая на язык Ксения после того, как та вошла в их род. Брат отчего-то звал свою жену Натушкой, коверкая ее имя Наталья, а Ксения прозвала ее за глаза Норушкой, намекая ее тихий нрав и некрасивую внешность. Глупо и жестоко, она понимала это ныне, но что взять с девочки, которой едва сравнялось десяток годков?
Ксения сама не помнила, как вышла из шатра, завернувшись в плащ, скрываясь от прохлады ночной. Катерина что-то пробурчала недовольно во сне, но она даже не обратила на ее шепот никакого внимания. Владека не было в лагере, не спал он среди пахоликов своей хоругви, что лежали вповалку вокруг догорающего костра. Уснул и тот, кто должен следить за огнем, и скоро тот совсем погаснет, не будет того редкого тепла, что пока грел спящих.
Владислав сидел в отдалении от лагеря, опершись спиной о луку седла, вытянув ноги вперед. Ксения знала, что он слышал ее тихие шаги по мокрой траве, недаром поднял голову Ежи, чутко спавший чуть поодаль от шляхтича.
— Это был мой брат, — глухо проговорила Ксения, и Владислав повернул голову в ее сторону, явно недоумевая, о чем она толкует. — Мой брат. Его похороны я вспоминала. Его погребение приняла за погребение мужа. Это ты убил его?
Владислав дернулся, будто она ударила его, а потом улыбнулся криво.
— Конечно, я. Ведь я убийца, чьи руки по локоть в русской крови. А особую усладу мне приносит смерть твоих родных, Ксеня.
Ксения едва сдержалась, чтобы не закричать в голос, не ударить его. Разве не видит, что ответ так важен для нее? Зачем эти едкие слова, так больно хлестнувшие ее ныне той скрытой горечью, что она распознала в них? А потом вдруг поняла, что эта смерть была не от его руки, едва удержалась на ногах от облегчения, что охватило ее при этом. Она знала, что ежели б его рука была причастна к тому, то она никогда не смогла бы простить ему этого. А так…
— Уходи! — приказал ей Владислав, отворачиваясь от нее. — Уходи в шатер.
Но Ксения хотела узнать у него еще кое-что, потому даже не шелохнулась, даже ногой не двинула.
— У меня есть братья. Я знаю то. Отчего ты везешь меня в западные земли? Отчего не вернешь меня в род? — но Владислав уже снова устраивался на своем месте, давая понять своей позой, что более вести разговоров ныне он не имеет желания. Но Ксения не унималась, подошла ближе. — Почему ты не отдашь меня родичам? Зачем и куда везешь меня? Я никогда не смогу стать прежней, никогда не смогу смириться. Московитка и лях, разве ж слышано то? Прошу тебя отпусти меня к родичам. Ты можешь вернуться к Москве, я слышала, что ляхи уже под самыми стенами. Нет тебе угрозы, коли к Москве пойдешь.
— Нет, не будет того! — ответил ей Владислав. — Ты знаешь, куда я везу тебя. В Белоброды. И будь я проклят, коли не довезу на этот раз! И никто, слышишь, никто не помешает мне в этот раз — ни Бог, ни черт! И даже ты сама!
Она отшатнулась от него, услышав подобное богохульство, а потом вдруг в голове возник этот же голос, только тихий и нежный: «Я вез тебя в Белоброды, на мой двор. Я хотел, чтобы ты стала хозяйкой в моем доме. Стала женой моей… Я не хочу более отпускать тебя от себя, хочу, чтобы ты всегда была подле меня. Носила мое имя, принесла в мой дом детей. Я ныне этого желаю более всего на свете. Ты станешь моей женой, Ксеня?…»
— Я не хочу того, — проговорила тихо Ксения, сама не зная, какому именно Владиславу отвечает ныне — тому, что сидел напротив нее, или тому, чей голос вдруг услышала в голове.
— А я не пытал про твои желания, моя драга, — ответил ей тот, что был подле, откидываясь назад, на седло, закрывая глаза, показывая, что разговор окончен. — Ты столько раз за эти дни твердила мне, что я убийца и насильник, что ты моя пленница. А мне нет дела до желаний моих пленников!
