Роберта Джеллис - Пламя зимы
Думаю, что в действительности именно ревность сделала меня такой раздражительной, после того, как узнала, что буду одной из тех дам, кто станет сопровождать королеву Мод во Францию. Тогда я убедила себя, что сержусь из-за недоверия Мод, которая не дает мне возможности поехать в Джернейв с Бруно, опасаясь близости к Шотландии. Однако я и не просила оставить меня в Англии. Небыло уверенности, что в моей власти оторвать Бруно от его отвратительного долга. Вероятно, все, чего я могла бы добиться – это удалить его от Корми и Мервина, которых он мог послать присоединиться к Фечину и заставить проводить меня в Джернейв. Если я поеду с королевой, у Бруно будет три вооруженных всадника, так как Фечин был бы бесполезен в стране, на языке которой он не говорит.
Я здорово наловчилась обманывать саму себя и таким образом избавляться от страхов, толкающих меня назад в безумие, отнявшему восемь месяцев моей жизни. Поэтому я не позволяла себе думать, зачем Бруно понадобятся три вооруженных всадника. Не задавалась вопросом о причинах появления ушибов, которые врачевала, я цеплялась за ту ложь, которую он говорил мне о короле и его телохранителе, не принимающих участия в сражениях. Лучше было терпеть муки ревности, чем просить Бруно взять меня в Джернейв и услышать правду.
Муки ревности в какой-то степени были сглажены тем вниманием, которым меня удостаивали учтивые поклонники при дворе короля Луи и это доставляло мне удовольствие. Только после того, как туда мы прибыли, я поняла, что целью королевы было заключить брачный контракт с сестрой короля Луи. Полагаю, это сохранялось в тайне, чтобы враги короля не имели возможности помешать, и если бы Луи отказал, то никто в Англии не узнал бы об этом. Я не была посвящена в переговоры, но и без этого для меня было много интересного. Как женщина, я была очарована молодой королевой Луи, Элеонорой Аквитанской.
Она не была красавицей, по крайней мере, на мой взгляд, но я была очень рада, что Бруно нет с нами. Когда она взглянула на меня, в ее глазах, загадочно блестящих, светился такой ум, что стало понятным почему каждый мужчина поклонялся ей. Бруно не стал бы рассуждать с ней о Долге, но подобно остальным, упал бы на колени и предложил бы свою любовь и услуги, даже если это потребовало бы быть вероломным по отношению к предыдущему хозяину. Ей стоило только взглянуть, улыбнуться, заговорить – все остальное было бы забыто. Я видела, как Мод, которая тоже была женщиной, в изумлении смотрела на Элеонору, и когда она прощалась с молодой королевой, то пожала ей руку так, как если бы сама освободилась от какого-то обволакивающего очарования.
Я сказала, что каждый мужчина становился ее жертвой, но некоторые из священников – нет. Они уже бормотали «ведьма» и обмусоливали сплетню о ее бабушке, которая так околдовала ее дедушку, что он бросил собственную жену, украл «ведьму» у ее мужа и презрел общественное мнение и Бога, чтобы удержать ее рядом с собой все дни их жизни. Про бабушку Элеоноры говорили, что она не умерла естественной смертью, а будучи обманом заманена в церковь, превратилась в чудовище и вылетела в окно, когда поднимали Тело Господне. Впрочем, король Луи не слушал священников, и его политические советники тоже. Они советовали Луи баловать свою жену, так как ее земли были шире, а богатство больше, чем у монархов Франции. Я никогда не думала, что королева Элеонора была ведьмой. А такое обаяние встречала прежде только у своей невестки Милдред. И верила, что Элеонора колдовала и ворожила не больше, чем это делала Милдред. Просто само присутствие ее пробуждало волнение – не тела, – хотя, думаю, и его она могла возбудить в мужчинах, – а души. Она была так переполнена жизнью, желанием делиться с окружающими своими мыслями и ощущениями, что наполняла всех какой-то радостью. Казалось, будто огромный сияющий свет пробивался из тех мест, где никто и никогда его не видел прежде, и старые, скучные вещи приобретали новый блеск и становились новыми и любопытными в этом свете. Отражение его можно было увидеть в глазах ее мужа и было заметно, что это отрицательно воспринимается священниками, составляющими окружение Луи.
За это она нравилась мне еще больше. Я помнила, как священник в Улле ненавидел Милдред за ее единение с землей и ее горениями. Мне очень хотелось перенять у королевы Элеоноры эту способность пленять мужчин. Не то, чтобы мне не хватало внимания; я никогда не пропускала танец и всегда на больших пирах со мной рядом сидел мужчина и подавал мне самый мягкий кусочек мяса, самый лучший из охлажденных овощей, самую восхитительную из приправ. Но их пленяли изгибы моего молодого тела и красота лица, а они не долговечны. Я знала, что Милдред, будь она жива, и королева Элеонора будут даже тогда желанны и привлекательны, когда состарятся и их лица покроются морщинами.
Мне оставалось наблюдать и слушать в надежде найти ключ к чарам королевы Элеоноры. Ухватись я хотя бы за одну ниточку от той веревки, которой она привязывала к себе мужчин, этого было бы достаточно. В конце концов, мне нужно было привязать только одного мужчину, а не целую толпу придворных. Потом я подумала о долгих зимних днях в Улле. Для меня такие дни, проведенные у гудящего огня, были полны глубокого удовлетворения, но я сомневалась, по душе ли это придется мужчине, привыкшему к придворной жизни, и не заскучает ли он там, теряя терпение. Поэтому перед тем, как мы расстались, опустошила наполненный кошелек Бруно. Я не покупала прекрасных тканей или украшений, которые он велел мне взять для себя – что бы я делала с шелковой парчой или сережками с драгоценными камнями в Улле? Я купила листы пергамента, на которых были написаны нежные песни и рассказы о любви. Еще купила несколько отрезов шелка, достаточно тонкого и воздушного. Один отрез был голубой, другой – розовый. Платье, сделанное из этого шелка, даже в тусклом свете ничего не скрывало перед взором мужчины.
Из Англии доходили новости, но все через королеву Мод, и когда кто-нибудь, хорошо знавший страну, складывал их вместе, то новости оказывались неутешительными. Правда, король Стефан не терпел поражений. Так он подавил несколько мятежей и нанес несколько чувствительных ударов очень близко к центру восстания. Но один человек не мог быть во многих местах одновременно, и без потерь он тоже не мог долго носиться с одного конца королевства в другой. Думая об этом, я представляла лицо Бруно серое и измученное. Меня беспокоило, что к такому же выводу может прийти король Луи и не разрешит помолвку Констанции с Юстасом.
Королева Мод не могла очаровывать так, как королева Элеонора, но она тоже умела привязывать к себе мужчин. Несмотря на скромную манеру держаться, Мод обладала большой силой и властью и была очень умна, хотя знала много меньше, чем Элеонора Аквитанская. У нее было достаточно денег, чтобы использовать их в качестве взятки, и возможно, в этом была ее самая главная сила, но это не сработало бы с королем Луи. Он был о себе слишком высокого мнения, чтобы принять взятку, и не пошел бы на соглашение, если бы думал, что оно подвергает Констанцию опасности или принесет ей несчастье. Но Мод, видимо, была искусна во лжи и сумела убедить короля Луи несмотря на сообщения. По ее словам Стефан контролировал свою страну.
