Филиппа Грегори - Земные радости
Королева прониклась к Джею симпатией. Она как будто искала способ обойти его отказ по поводу дуба, не могла забыть его нежелание реализовать ее задумку, словно эта тема постоянно бередила ее уязвленное тщеславие. Когда она гуляла в парке с дамами, закутанная в богатейшие меха, или наблюдала, как ее придворные упражняются в стрельбе по мишеням из лука, она обычно останавливалась, если видела Джея, и окликала его.
— А вот и мой садовник, который сажает только то, что пожелает! — восклицала она с сильным французским акцентом. — Традескант-младший.
Тот на ледяном ветру стаскивал с головы шляпу, памятуя отцовские инструкции, и кланялся, но не слишком низко, следуя совету своей жены. Лицо его принимало выражение упорного терпения, когда королева снова начинала вести себя с очаровательной непосредственностью.
— Прореди эту тисовую аллею, — как-то велела она. — Зимой здесь так темно и мрачно.
— Конечно, — отозвался Джей. — Но только…
— Ну вот опять! — прервала королева. — В собственном саду не могу ничего сделать так, как хочу. Традескант всегда все делает по-своему. Почему нельзя выкорчевать и выбросить эти деревья?
Джей посмотрел на красивую тисовую аллею. Деревья были такими старыми, сплелись вместе так тесно, что аллея превратилась в идеально круглый тоннель. Под деревьями бежала голая коричневая земляная дорожка, выложенная круглыми белыми камнями. В густо-зеленой тени под деревьями ничего не росло. Свет не проникал туда даже в середине лета, и в жаркий день на аллее было прохладно, как в пещере. Такие деревья можно было только подрезать и формовать. Все прочее было бы актом бессмысленного разрушения.
— Они приносят пользу вашему величеству, из них делают луки для ваших лучников, — вежливо сообщил Джей. — Тис выращивают специально для этого. Он очень прочный, ваше величество.
— Но ведь тис можно взять где угодно, — пожала плечами королева.
— Но не такой хороший, как этот.
Она откинула голову и рассмеялась как маленькая девочка. Кокетство королевы не произвело особого впечатления на Джея, который хорошо знал, как на самом деле звенит смех маленькой озорной девочки.
— Вот видите? Видите? — обратилась королева к одному из своих придворных.
Тот послушно улыбнулся.
— Мне ничего не позволяется на моей собственной земле. Традескант, я рада, что я не твоя жена. А ты женат?
— Да, ваше величество.
Больше всего Джей терпеть не мог, когда королева начинала обсуждать с ним личные темы.
— Она ждет тебя дома? В… как вы это называете — в «Ковчеге»?
— Да, ваше величество.
— А дети?
— Мальчик и старшая девочка.
— Но это же прекрасно! — воскликнула королева. — Ты обожаешь свою жену, Традескант? Ты выполняешь все ее желания?
Джей не знал, что ответить.
— Не всем женам везет как вам, ваше величество, — быстро вмешался один из придворных. — Мало таких жен, которых мужья обожают так, как вас обожает король. Для его величества вы — богиня. Вы богиня для всех нас.
Традескант-младший молча поклонился, подтверждая слова придворного.
— Она должна тебя слушаться, — продолжала королева. — И воспитывать детей в послушании к вам обоим, точно так же, как король и я — добрые родители для всей страны. И тогда Англия и твой дом будут жить мирно.
Сдерживая возражения, Джей прикусил язык и снова поклонился.
— И все будут счастливы, — заключила королева. — Разве не так?
— Конечно, — согласился Джей. — Пока люди помнят, что они должны любить вас и слушаться вас и короля, как будто вы их родители, все будут счастливы.
Вся тяжесть интереса королевы ложилась на Джея, потому что осенью он проводил в Отлендсе больше времени, чем отец. Элизабет заболела в октябре, ее мучили боли в груди и изматывающий кашель, который ничем не удавалось облегчить, и Джон не хотел оставлять ее. В ноябре она поднялась с постели, чтобы присутствовать на крещении маленького Джона в их церкви, но ушла с праздника рано, и Традескант обнаружил ее в постели, она тряслась от озноба, хотя горничная и развела в спальне огонь.
— Моя дорогая, — встревожился Традескант. — Я не знал, что ты так больна.
— Мне холодно, — пожаловалась Элизабет. — Меня пробирает до костей.
Джон подбросил в огонь поленьев и накрыл жену еще одним одеялом. Но все равно ее лицо было белым, а кончики пальцев — ледяными.
— Весной ты поправишься, — подбодрил он. — Когда согреется земля и выглянут нарциссы.
— Я не дерево, сбрасывающее листья, — пробормотала она бледными губами. — И я не расцвету, как дерево.
— Нет, расцветешь, — запротестовал Джон. — Тебе станет лучше, Лиззи.
Элизабет еле заметно покачала головой, так легко, что он едва мог увидеть это движение на подушке.
— Ты не права! — вскричал он. — Я уверен, что уйду первым. Ты намного моложе меня. Это всего лишь простуда!
И снова она едва заметно покачала головой.
— Это серьезнее, чем простуда. Я ощущаю, как внутри растет какая-то кость и давит на меня. Изнутри. Она мешает мне дышать.
— Ты беседовала с доктором? — настоятельно спросил Джон.
Элизабет кивнула.
— Он не нашел ничего. Но я чувствую это внутри, Джон. Боюсь, я уже не увижу твои нарциссы весной.
Горло у Традесканта сжалось, в глазах защипало.
— Не говори так!
— Из всех мужчин, которые могут обойтись без жены, ты первый, — заметила Элизабет, повернув лицо к мужу. — Половину нашей совместной жизни ты провел вдали от меня, в садах или в путешествиях, а другую половину провел со своим господином.
Обычный упрек больно ранил Джона, поскольку теперь он боялся, что слышит его в последний раз.
— Неужели я недостаточно заботился о тебе? Я думал… Но у тебя были Джей и дом. И вообще, вся моя жизнь до того, как я женился на тебе… Я думал…
Супруга улыбнулась ему нежной всепрощающей улыбкой.
— Твоя работа всегда была для тебя важнее. И господин был важнее всего. Но третье место в твоем сердце занимала я. Ты ведь никогда не любил другую женщину больше меня, Джон?
Мимолетное видение служанки из Теобальдса с ямочками на щеках пронеслось в памяти Традесканта. Казалось, это было столетия тому назад. За все это время была и еще дюжина полузабытых женщин.
— Нет, — ответил Джон, и это было правдой. — Никого даже близко не сравнить с моей любовью к тебе. Сады для меня были на первом месте, и мой господин был важнее всего, но в моей жизни всегда была ты, Элизабет. Ты моя единственная женщина.
— И какой долгий путь мы прошли, — промолвила она удивленно.
Сквозь деревянные доски пола до них доносился приглушенный шум праздника; громче всех звучал голос Иосии Херта. Потом вдруг наступила тишина, в которой раздался счастливый смех Фрэнсис, когда кто-то подкинул ее в воздух. Джон кивнул.
