Джейн Фэйзер - Возлюбленный враг
— Гиллу нездоровится, — сказала Джинни, холодно посмотрев на мужа, словно призывая его опровергнуть это. Раз уж ей придется уехать, то она, по крайней мере, сделает это с достоинством, не показав, что ее вынудили.
Гилл понял, что не сможет одержать здесь верх и даже пробормотал какие-то извинения, ссылаясь на ноющее бедро и осенний туман, поднимающийся над рекой. Джинни повернулась в поисках Роберта и увидела перед собой Алекса.
— Вы уезжаете, госпожа Кортни? — вежливо поинтересовался он, склонившись над ее рукой, когда она присела в реверансе. Ее пальцы задрожали в его руке, и он сильно сжал их.
— Боюсь, что да, генерал, — бодро ответила она, отодвигаясь от него. На какой-то момент они остались одни, и Алекс горячо прошептал:
— Жди меня завтра на поляне за деревней индейцев — утром. Обязательно будь там. Я должен знать, что с тобой все хорошо.
Она еле заметно кивнула и присоединилась к мужу, а Алекс наблюдал, как они идут к реке: Джинни — напряженно расправив плечи, Гилл — сильно хромая.
— Чертовское положение, — пробормотал Роберт Харрингтон за плечом у Алекса. — Но я не имею права вмешиваться в дела между мужем и женой.
— Значит, он может обращаться с ней так, как захочет? — спросил Алекс, приподняв брови.
Роберт пожал плечами.
— Вы же знаете закон, друг мой. У своего очага муж волен поступать, как ему заблагорассудится, исключая, конечно, нанесение серьезных увечий и убийство. Насколько я знаю, Кортни не заходит дальше того, что мы сегодня видели. Вирджинии было бы лучше не провоцировать его. Вы же согласитесь, язычок у нее острый.
— Как пчелиное жало, — пробормотал Алекс почти рассеянно, и его спутник удивленно взглянул на него.
— Прошу прощения, Алекс?
— Нет-нет, ничего, — сказал Алекс, вспомнивший, где находится. — Не присоединиться ли нам к дамам?
В туманных сумерках Джинни управляла каноэ с двойным грузом. С нее хватит! Этот озлобленный, жалкий человек, сидевший сейчас напротив и мрачно смотревший в темноту, не дает ей дышать. Выпитое вино уже не веселило ее; остались лишь неприятный привкус во рту и пульсирующая боль в висках. Унизительные сцены этого дня все время вставали у нее перед глазами, и дочь Джона Редферна поняла, что больше не в силах терпеть, иначе полностью потеряет всякое самоуважение.
Они добрались до дома, одинокого и неприветливого после веселья, которое оставили позади. Джинни привязала каноэ и последовала за Гиллом в дом.
— Надеюсь, ты не голоден. Я рассчитывала, что мы поужинаем у Харрингтонов, поэтому ничего не приготовила.
— Тогда принеси мне хлеба и сыра. — Гилл протянул руку к фляге с виски, стоявшей на буфете.
— Прости, но тебе самому придется заняться этим. У меня болит голова, и я отправляюсь слать. — Джинни поднялась по лестнице. Гилл заорал, требуя, чтобы она вернулась. Она проигнорировала его крики и, услышав на лестнице шаги, вздрогнула от дурного предчувствия. Подавив его, она начала расплетать косы и вытащила черепаховые гребни из волос.
— Черт побери, ты что это из себя строишь? — возмутился Гилл, появляясь в комнате. — Я хочу ужинать. Иди и принеси еду, жена.
— Хлеб в бочке, сыр в кладовке, накрыт тарелкой, — сказала Джинни с деланным спокойствием. — Ты вполне можешь взять их сам. Я не требую от тебя вспахать поле, подоить корову, смолоть зерно, накормить кур или достать воды из колодца…
— Замолчи! — взревел ее муж, прерывая перечисление обязанностей, которые она безропотно выполняла, но с которыми он совершенно не способен был справиться. — Эта работа не для джентльмена.
— Неужели? — набросилась она на него; серые глаза пылали презрением. — Здесь много джентльменов, которые занимаются подобными вещами и гордятся этим.
— А ты их за это вознаграждаешь. Так, шлюха предателей? — Он шагнул к ней, голубые глаза сузились до щелок. — Ты не приберегаешь свои прелести для моей постели, это уж точно. Лежишь, словно квашня…
— А что бы ты хотел от меня? — воскликнула она, — Не моя вина, что вино лишило тебя способности исполнять свой супружеский долг… А! — Джинни покачнулась, когда он наотмашь ударил ее по лицу. В ответ она кинулась на него, позабыв о благопристойности и сдержанности в приступе безудержного гнева, который на несколько минут дал ей преимущество внезапности.
Гиллу даже в голову не могло прийти, что жена ответит ему ударом на удар, и он невольно отступил перед этим натиском. Но, придя в себя, он взбесился, вспомнив, что женщина, осмелившаяся отчитывать и учить его, — его жена, изменница, предавшая и его постель, и дело короля; его жена, которая нескрываемой ледяной холодностью и презрением сделала его жизнь невыносимой. А сейчас она, связанная с ним обетом покорности, принадлежащая ему, как домашнее имущество, осмелилась поднять руку на своего господина! Его сжатый кулак обрушился на ее скулу, и Джинни упала. Она увидела, что он возвышается над ней, держа что-то в руке, и инстинктивно закрыла голову руками…
Прошло много времени, а Джинни все еще лежала на полу, прислушиваясь к звукам в комнате. Она слышала какой-то странный тихий плач, прерываемый громким храпением и тяжелым неровным дыханием. Лишь спустя минуту Джинни поняла, что это она сама плачет, и после глубокого судорожного вздоха замолчала. Она осторожно встала на колени, ожидая, что каждое движение отзовется болью. Потом так же осторожно поднялась на ноги, заставила себя распрямить горящие от ударов плечи и посмотрела на неподвижную фигуру на кровати. Измученный злобной вспышкой, Гилл просто рухнул на постель, оставив ее, избитую и рыдающую, на полу.
Волна презрения к себе захлестнула ее. Как она могла позволить ему так поступить с ней? И ведь она позволила, не попыталась защититься от ударов, сыпавшихся на ее спину. И она сама напросилась на эту жестокость, спровоцировала ее. Кто же она после этого, если позволяет избить себя так, как хозяин избивает свою собаку?
Джинни зажгла свечу и подошла к зеркалу, которое они привезли вместе с другими немногочисленными ценностями из Англии, и взглянула на свое лицо с презрением и ненавистью. Яркий синяк украшал ее щеку, губа распухла и кровоточила: но пока она изучала в зеркале свое и вроде бы не свое отражение, Джинни взглянула на ситуацию в ином свете. Она не заслужила подобного отношения и ничего не сделала, лишь от злости утратила осторожность, которая обычно заставляла ее сдерживаться. Но терпение ее наконец иссякло.
Джинни вновь повернулась к мужу, лежавшему на кровати. Острый кухонный нож, приставленный к шее… как это было бы легко… Только она не способна на такой поступок. Но он никогда больше не поднимет на нее руку, никогда. Ничто не сможет поколебать ее в этой решимости. И никогда больше она не окажется загнанной в угол и беззащитной. Взяв свечу, она спустилась в кухню, зачерпнула воды в чашку, принесла свою лекарскую корзинку и кусок мягкой ткани.
