Роберта Джеллис - Пламя зимы
После того как королева в феврале отбыла во Францию, источник радости, кипевший в моей крови, пока я был с Мелюзиной, иссяк. Весна была мрачнее, чем зима. Казалось, как будто зараза жадности и безрассудства разлагала всю землю. Все узы верности и справедливости разорвались. Каждый маленький человечек, который мог поднять армию, поворачивал ее на любого другого, более слабого, чем он сам. И король не мог предотвратить этого, потому что великие лорды, к которым он был милостив, у которых не было причин для мятежа и которые действительно не признавали императрицу, неожиданно захватили имущество королевства.
Лето было еще хуже, чем весна. Бесполезно пытаться вспомнить точно, где мы сражались и как много походов сделали, причем нередко без всякого смысла, потому что, еще не достигнув цели, поворачивали назад к какому-нибудь более срочному сражению. Я всегда наслаждался хорошей битвой, по крайней мере после потери собственной крови, потому что после этого смирялся с фактом, что, пользуясь своими мечом и копьем, я принес боль и смерть другим людям, которых не знал и которым не желал никакого вреда. Теперь, впервые за многие годы, мне необходимо было найти место внутри себя, которое далеко от крови, воплей и вони выпущенных кишок. Но еще хуже, чем битвы, были постоянные следы жестокости, которые мы видели, когда вдоль и поперек пересекали королевство. Это была безрассудная алчность, потеря чести и сострадания. Снова и снова мы находили целые поместья, где все жители были разорваны, выпотрошены и сожжены ради нескольких монет, нескольких локтей ткани или вовсе ни за что.
Даже в самые черные моменты этого лета и осени были какие-то надежды на мир. Королева и епископ Винчестерский пытались договориться о перемирии с Робертом Глостером. Но это ни к чему не привело. Валеран де Мюлан играл на слишком оптимистичной натуре короля, напоминая Стефану о наших многочисленных успехах и говоря, что все подумают, что он по слабости сердца отдает половину королевства. Вероятно, королева могла бы изменить мнение короля, но ее не было с нами. А через неделю от жителей Линкольна пришло известие, что граф Честер и его кровный брат Вильям де Роумаре при помощи необычной уловки взяли Линкольнскую крепость. Они отправили своих жен навестить жену констебля. Через несколько часов прибыл граф Честер, якобы для того, чтобы забрать своих дам. За исключением меча, у него не было оружия, и его сопровождали только три рыцаря, , поэтому его приняли без какой-либо тревоги. Но внезапно его рыцари напали на охрану, захватили все оружие, какое они смогли найти, и завладели воротами и подъемным мостом. А затем с наскоку въехал его брат с сильной группой, с помощью которой разогнал весь королевский гарнизон.
Стефан бросился на север, но Честер и Роумаре не бездействовали. Они ввели в крепость много людей, гораздо больше, чем достаточно, чтобы овладеть не только самой крепостью, но и запугать жителей и удерживать стены города. Теперь и Валеран заговорил о мире. Он подчеркивал, что Честер и Роумаре не признавали императрицу и что было бы несчастьем, если бы такие сильные бароны перешли на другую сторону. Он напомнил Стефану, как был огорчен Честер соглашением с королем Дэвидом, по которому Кам-брию, которую Честер считал своей, отдали принцу Генри, и сказал, что если бы Честер и Роумаре принесли присягу на верность и поклялись оборонять Линкольнское графство от Матильды и Глостера, то лучше было бы позволить им владеть крепостью и городом.
Это был разумный совет. Я помню, в какой был тревоге относительно этого соглашения с королем Дэвидом и как я даже упоминал о вызове Честера королю, когда высказывался против соглашения. Однако теперь я должен был прикусить язык, чтобы удержаться от возгласов против идеи Валерана. Я почувствовал, что Валеран был злым гением короля, умным, извращенным созданием, который приносил беду даже тогда, когда то, что он предлагал, казалось прекрасным. Но в данном случае все согласились с Вале-раном. Возразил только смещенный констебль, но его позорное изгнание из крепости сделало все его возражения смешными.
Мир был заключен, хотя я не думаю, что в это время король был любезен с Валераном. Я полагал, что он без особой охоты принял присягу у Честера и Роумаре. Тем не менее они поклялись на святых мощах своими собственными душами и душами родителей и детей, что будут верными вассалами и непременно во всех случаях будут поддерживать короля. Я думаю, они были искренни. Возможно, огромная крепость в Линкольне и управление графством – даже если оно вкладывалось в руки Роумаре, а не самого Честера – были бальзамом, который ослабил у Честера чувство, что с ним плохо обошлись, когда он потерял Камбрию, где земли были намного беднее. Кроме того, Честер, вероятно, надеялся, что мир с Шотландией окажется недолгим, только на время, пока императрица была в Англии, поскольку короля Дэвида могут вынудить разорвать мир, чтобы поддержать ее. В этом случае Честер мог рассчитывать на возвращение Камбрии.
Должно быть, имея это в виду, Честер заставил себя согласиться, и к тому времени, как мы оставили Линкольн, я верил, что король примирился с этим соглашением. Однако я очень мало думал о Стефане, поскольку мы направлялись в Лондон и я знал, что там меня ждет Мелюзина.
В следующие несколько недель я выполнял свои обязанности как во сне, не желая слушать о дальнейших планах военных действий. У меня была Мелюзина, и мы танцевали вместе на праздниках, и смеялись, и занимались любовью. Но я не мог говорить об Улле, зная, что это давалось Мелюзине нелегко. Я сожалел об этом, но не мог переносить даже облачка боли в том маленьком кружке искусственного мира, который создал для себя.
Мне не удавалось даже в полной мере вкусить тот мир, который моя жена принесла мне. В последний день декабря прибыл новый посланник от жителей Линкольна с жалобой королю на жестокость Роумаре. Он жаловался, что лорд Вильям и его брат вешали и штрафовали людей города за то, что они предупредили короля о взятии крепости. Я не очень прислушивался, а лишь следил не произнесет ли господин моего имени, но обратил внимание на королевский гнев и страстные слова, что он не допустит таких власти людишек. У меня мелькнула мысль о сожженных селениях, на которые он не обратил внимания в поисках более крупного врага, и я встал между королем и посланником, когда он неожиданно шагнул вперед.
– Пусть подойдет, – сказал Стефан.
Я остался стоять рядом, так как полагал, что глупо давать шанс, хотя и чувствовал, что этот человек не собирается принести вреда. Он подошел прямо к ногам Стефана и стал на колени, в своей тревоге ухватившись за мантию короля.
