Евгения Марлитт - Наследница. Графиня Гизела
Он замолк.
Тихая улыбка играла на его красиво очерченных губах; взор девушки с выражением горячей нежности был устремлен на него… Глубокий вдох поднял его широкую грудь, улыбка исчезла, он провел рукой по лбу, как бы желая отогнать упоительное сновидение.
— Я взял на себя задачу, — продолжал он еле слышно, — вынести на свет скрытые преступления, настичь и уничтожить врага, в своем непомерном высокомерии глумящегося над остальным человечеством… Но судьба преподносит мне также и бедную лань с ее кроткими глазами — дорогое мне существо, мою первую и единственную любовь — и приказывает собственной рукой нанести удар по этому существу! Гизела, — прошептал он в порыве нежности, наклонясь к ее уху, — я принял тогда молча ваше обвинение в строптивости на лугу перед Лесным домом, но это было не то: я просто не мог вынести, чтобы руки другого, пусть даже руки того бедного ребенка, обнимали мою святыню, обожаемое мною существо, к которому я сам никогда не должен прикоснуться… Какую душевную борьбу перенес я в каменоломнях, отталкивая ваши руки, тогда как душа моя только и жаждала того, чтобы хоть один раз в жизни прижать вас к своему сердцу. Даже теперь, несколько мгновений тому назад, я стоял здесь почти готовый на то, чтобы увести вас отсюда в мое пустынное жилище. Эти мысли и желания, я знаю, безумны, ибо ваша отвага будет слишком жестоко наказана, так как через час, я уверен, вы оттолкнете меня, как вандала, разбившего в прах вашу святыню…
— Я никогда не оттолкну вас от себя, я знаю. Суждено мне страдать из-за вас — пусть будет так… И если весь свет за это забросает вас камнями, я ни единым взглядом не выражу вам обвинения.
И она, тихо улыбаясь, через спинку скамьи протянула ему руку, но он не видел этого, лицо его было закрыто руками. Когда он снова опустил их, оно было бледно и имело прежнее выражение мрачной решимости.
— Графиня, будьте жестоки со мной! — сказал он немного спокойнее. — Я не могу выносить этой мягкости… То, что я при любых условиях должен буду сделать, представляется мне тем более ужасным относительно вас. Я предостерегал вас об ударе, я не могу отвести его от вас, но я не хочу, чтобы он застиг вас неподготовленной среди всех этих лиц… Возвратитесь в Грейнсфельд, уходите и забудьте меня, кто таким ужасным образом должен стать поперек вашего пути… Прощайте, прощайте навсегда!
Она быстро поднялась.
— Не уходите, — проговорила она. — Я не могу быть жестокой! Я готова умереть вместе с вами, если это понадобится!
Он обернулся и каким-то отчаянным жестом протянул руки, как бы в самом деле готовясь схватить ее и унести в свой одинокий дом. Но руки опустились, и он исчез за деревьями.
Вдруг молодая девушка почувствовала, что сзади ее схватили за талию… Ее порывистое движение обратило на себя внимание поглощенной болтовней гувернантки.
— Ради бога, графиня, что с вами? — воскликнула она с признаком сильнейшего волнения в лице.
И приятельница ее тоже вскочила со своего места, заботливо взяла в свои руки молодой девушки.
— Ничего, оставьте меня! — проговорила Гизела, отворачиваясь.
Испуганный взгляд госпожи фон Гербек искал в толпе их превосходительств, потом она вздохнула с облегчением: никто не заметил странного происшествия с молодой графиней, которое и для нее самой осталось неразрешимой загадкой.
Веселье продолжалось — шампанское было превосходным, и расположение духа светлейшего амфитриона было как нельзя лучше.
Глава 28
Не обращая внимания на уговоры гувернантки сказать, что так испугало ее, Гизела снова села на скамейку.
… Нет, она не уйдет! Насколько она могла понять его странные речи, он хотел здесь нанести удар сильному врагу… Но каким образом он намерен это сделать и кто мог быть его врагом, ей не приходило в голову. Она была готова принять удар, смело глядя в лицо опасности, но что могло быть более ужасным, чем те душевные муки, которые она испытывала? Он знал теперь, как он любим; он прошептал ей свое признание, наполнившее ее душу неземным блаженством, и все-таки покинул ее ради какой-то мрачной силы, которая требует их разлуки навечно… Она хочет лицом к лицу встретиться с ней, она хочет знать, действительно ли существует на земле власть, которая может разорвать связь между двумя соединенными любовью сердцами!
Медленные, переливающиеся звуки оркестра наконец закончились блистательным аккордом. Буфеты опустели; князь поднялся со своего места и в сопровождении министра направился через луг.
— Господин фон Оливейра, — приветливо обратился он к португальцу, который шел ему навстречу, — вы очень пунктуальны, но все же я должен вас побранить, что вы не сделали чести моему шампанскому — я не видел вас среди моих гостей… Вам дурно? Вы бледны и будто встревожены чем-то. Можно было бы подумать, что у вас расстроены нервы, не будь таким нелепым предположение подобного у такого Геркулеса, как вы.
В эту минуту пронесся порыв ветра, листья зашумели и пламя факелов сильно заколебалось.
— О, кажется, буря идет нешуточная! — с досадой проговорил его светлость. — Я буду вас просить, милый барон, на остаток праздника уступить мне ваш зал — нельзя же молодых людей оставить без танцев!
Министр тотчас же подозвал лакея и отправил его с нужными указаниями в Белый замок.
— Полчасика, вероятно, природа оставит еще в нашем распоряжении, чтобы провести их на воздухе, — улыбнулся князь, обращаясь к дамам, которые столпились вокруг него. — Я того мнения, что рассказ господина фон Оливейры среди окружающих нас лесных деревьев и под этим грозным, затянутым тучами небом получится более пикантным, чем среди обычной бальной обстановки. Слово за вами, господин фон Оливейра!
Его светлость уселся близ бюста принца Генриха. С шумом задвигались скамейки и стулья, и около князя образовался большой круг; некоторое время еще раздавались возгласы, шуршали шелковые платья, затем все смолкло, так что слышно было потрескивание факелов.
Португалец стоял, прислонясь к буковому дереву, которое нависало над бюстом принца Генриха. Выражение беспокойства было в его лице, бледность покрывала смуглые щеки.
В эту минуту Гизела, никем не замеченная, прошла вдоль опушки леса и остановилась у стола, заставленного посудой, на котором еще стояла шкатулка Оливейры с бриллиантами. Хотя она и остановилась в тени, скрытая отчасти ветвями дерева, португалец ее заметил, и непреодолимое волнение отразилось на его лице, взор, брошенный им в ее сторону, был полон мольбы. Она улыбнулась ему и твердой рукой оперлась на стол. Эта нежная улыбка и горделивая осанка словно говорили: «Что бы ни случилось, я люблю тебя и верна тебе!»
