Симона Вилар - Огненный омут
Упрямый язычник! О, если бы им удалось встретиться до того, как он предстанет с Гизеллой перед алтарем! Она бы все ему объяснила. Но как? Одно время Эмма надеялась, что встретит в Суассоне Ги и упросит помочь ей бежать. Однако потом она узнала, что Ги с другими священниками отбыл с посольством в Рим.
«Ему намекнули, что он может погубить свою карьеру, если свяжется с вами», – сказал ей в обители Святой Магдалины епископ Гвальтельм. Монашек Ги теперь едет замаливать грехи перед могилой Святого Петра в Риме. Но ей не в чем упрекнуть своего друга. Она всегда отталкивала его, и рано или поздно он должен был бы отступиться от нее.
Тем не менее и Ги тоже виновен в том, что с ней случилось, как и Роберт, увезший ее от Ролло. Как и Херлауг, заставивший ее ехать к Каролингу. Но больше всех виновна она сама. Ее слабость и уступчивость. Ее уверенность в себе. Ведь в итоге она оказалась лишь слабой женщиной, шедшей на поводу у других. А единственный человек, перед которым она не склонялась, был Ролло, но именно с ним ее строптивость привела к краху всего, что было по-настоящему значимым для Эммы. Ибо разве не это непрекращающееся противостояние разуверило Ролло в ее любви и, разуверившись, он решил расстаться с ней? Если бы это было не так, разве что-то значили бы для Ролло все выставленные Карлом условия? Он бы потребовал возвратить себе свою избранницу и ему бы не смели ответить отказом. Но он не захотел. Значит, Гизелла права, и она не нужна никому…
Через неделю в Суассоне звонили все колокола. Двор замер притихший, ибо все отправились за город провожать отбывающую в Руан Гизеллу. Эмма одна стояла в саду у стены аббатства Святого Медора, бледная и притихшая, вслушиваясь в перезвон колоколов. Вокруг застыли вековечные дубы, меж деревьев сквозь снег проглядывали рыжие пятна опавшей листвы. На дальней галерее аббатства медленно двигалась процессия монахов в темных капюшонах. У стены из пасти каменного льва тонкой струйкой сбегала вода. Пусто, холодно, промозгло. Даже солнце над головой светило тускло, словно нерадостно.
Эмма глубоко, протяжно вздохнула. Через две недели наступит Рождество, и Ролло станет христианином. Он спасет свою душу и вступит в брак с дочерью короля франков. А для нее это будет означать конец. Эмме казалось, что душа ее опустела, а сердце – оледенело, что ли, даже устало чувствовать боль. Она так много слез пролила последние дни, что в ней словно иссякла всякая сила переживать.
Ролло отказался от нее. Как дальше жить? Она никому не нужна, а от короля дважды приходили духовные аббаты, вели с ней речи, намекая о пострижении в монастырь. Что ей еще оставалось? Какая слабая надежда, что все еще можно исправить, заставляла ее есть, ходить, дышать? У нее еще были две недели срока. Может, Херлауг успеет переговорить с Ролло, но захочет ли гордый Ролло выслушать его? И поверит ли? А может, сразу разочаруется в Гизелле и пошлет за ней?
Однако Эмма отчетливо понимала, что ее Рольв – прежде всего правитель, блюдущий интересы своей земли, и он ни за что не откажется от выторгованных им преимуществ, от законного титула, дающего ему права на огромную территорию. И если даже он и примет ее назад, то только в качестве наложницы. А она – Господи помилуй! откуда в ней эта гордость?! – никогда не согласится быть второй после жалкой Гизеллы.
Она помнит, через какое унижение прошла, борясь за Ролло со Снэфрид. Но та хоть была соперницей, а Гизелла… Всегда быть в ее тени, кланяться ей в пояс, открыто стать матерью бастарда Гийома… О, она еще помнит, как презрительно относилась к прежним любовницам Ролло, и ни за что не согласится занять их место. Даже ее любовь к Ру не заставит ее принять это. Даже ее тяга к сыну не заставит ее открыто признать Гийома незаконнорожденным ублюдком.
А Ролло… даже их сына предал он, согласившись на этот союз. И она ненавидит его за гордыню, честолюбие и упрямство. И эта ненависть не позволит ей оставаться второй для него, видеть торжество в глазах недругов, слышать язвительные смешки за спиной. Нет, она лучше совсем разобьет свое сердце, чем будет продолжать жить его половинкой.
– Господи, сотвори чудо! – молила она, заломив руки и устремив к холодному небу взгляд. – Сотвори чудо, верни мне мое счастье. Дай нам встретиться до того, как…
Она не решалась произнести до конца фразу. Грудь распирало от боли. Город ликовал, провожая ту, что отныне станет залогом мира между норманнами и франками. А о той, что не смогла справиться с ролью жены, не могла оправдать возложенных на нее надежд, все забыли. На что она еще надеется? Почему не смирится? Ведь человека, опирающегося на соломинку, когда земля уходит у него из-под ног, не назовешь разумным.
– Позвольте мне потревожить ваше одиночество, мадам.
Эмма вздрогнула, услышав рядом твердый мужской голос. Отстранив рукой край широкого мехового капюшона, оглянулась. Перед ней стоял еще статный немолодой мужчина с длинной крепкой шеей и скуластым смуглым лицом, впалыми складками щек. Широкие плечи чуть ссутулились, лоб оголен, а сзади – длинные пегие от седины пряди ниспадают на плечи. Лицо властное, нос крючковатый, но тонко очерченный, вокруг впалых глаз морщины и темно-коричневые круги. Одет просто роскошно – опушенные мехом сапоги со шнуровкой, богатый пояс с мечом, плащ из теплого сукна сколот на плече фибулой в виде изогнутого филигранного трилистника в круге. Эмма вспомнила, что пару раз видела этого вельможу, когда ходила в церковь, и всегда он держался гордо и властно. Как и теперь, когда он жестом отослал стражей Эммы, и они отошли, не смея ослушаться.
– Простите, сударь…
– Мое имя Ренье из Лотарингии. Я герцог тех краев и прибыл ко двору Карла Каролинга принести вассальную присягу.
– Ваша милость.
Эмма хотела поклониться, но он удержал ее.
– Вы достаточно знатного рода, чтобы держаться со мной как с равным.
– Боюсь, что при дворе об этом мало кто знает, – вздохнула Эмма.
– К сожалению, это так. Хотя вы и не заслуживаете этого, принцесса Эмма.
Он окинул ее быстрым оценивающим взглядом, который бы возмутил Эмму, не держись с ней герцог столь почтительно. И она гордо выпрямилась, хотя герцог видел, как она напряжена. Чем-то Эмма напомнила Ренье олененка – та же затравленность и недоверие в огромных карих глазах.
– Я видел вас пару раз в церкви Сен-Медар. Вы поразительно красивы, Эмма. Я и ранее слышал, что вы хороши собой, но теперь сам имею удовольствие убедиться, что вы прекрасней, чем сама красота.
В его голосе чувствовался легкий иноземный акцент, но интонация была мягкой, в отличие от колючего взгляда. Но Эмма не понимала, к чему все эти льстивые, приветливые речи. Ожидала, что он скажет, но герцог медлил, глядел теперь куда-то в сторону, прислушиваясь к гулу из-за стены.
