Эсмеральда Сантьяго - Завоевательница
К тридцатой сафре, пришедшейся на эпидемию холеры, Хакобо де Аргосо лишился столького, что в следующие шесть лет пуще прежнего пригибался к земле, словно пытался в бесконечных тростниковых зарослях собрать свою жизнь по крупицам.
Однажды, помогая Эфраину перетаскивать старую мебель в мастерскую плотника, Хакобо услышал новости.
— На севере рабам дали свободу, — сказал Эфраин. — Может, либертадор Абрамлинкон и нас освободит.
Эфраину было двадцать, и, подобно отцу Хосе, брату Индио, мачехе Лоле и жене Пепите, он скорее согласился бы ползать на карачках по уши в дерьме, чем дать повод дону Северо обрушить удар ужасного хлыста на свою спину. Стоит ли говорить, что слова Эфраина удивили Хакобо?
— У нас на острове есть свой либертадор, — сказал Хакобо. — Доктор Бетансес. Он здесь, а не за океаном.
— Вы говорите о человеке, имя которого называть нельзя. Я все слышала, — вклинилась Мэри.
Они с сестрой Глорией шли позади и несли корзины с манго. Левая рука Мэри, вся в шрамах от ожогов, зажила, но так и осталась согнутой в локте.
А ты не подслушивай разговоры старших! — огрызнулся Эфраин.
Мужчины остановились под деревом переложить груз с правого плеча на левое.
Когда меня только привезли на острова, ходили разговоры о первом освободителе, Симонс Боливаре, он дрался с испанцами и завоевал независимость для народа в южных с ранах. Он и сюда приплыл, хотел взять Пуэрто-Рико и освободить рабов.
— Я слыхал о нем.
— Но восстание поднять не успел, испанцы его схватили, — продолжал Хакобо.
— И эти слова тоже запрещены, — не унималась Мэри.
— Если за нами придут, — пригрозил Эфраин, — мы будем знать, кого винить.
— Она ничего такого не говорит, — вмешалась Глория, — но вам и правда лучше помолчать. Никогда не знаешь, кто может подслушивать.
Хакобо снова переместил свою ношу и затих. Что толку пересказывать эту историю — ее и так все знают. Когда в 1816 году прошел слух, будто Боливар пытается высадиться на Вьекесе, на востоке от Пуэрто-Рико, многие бросились к морю. Рабов на хлипких плотах настигли шторма, кого-то сожрали акулы, некоторые утонули, остальных подобрали и перепродали пираты.
Теперь, сорок семь лет спустя, другой либертадор, Авраам Линкольн, освободил рабов в своей стране, а мужчины и женщины, запертые в бараках и бохиос на гасиендах и фермах по всему Пуэрто-Рико, снова принялись мечтать о желанной свободе. Хакобо не кинулся бы в море на самодельном плоту на съедение акулам. В любом случае он был слишком стар и не верил, что сможет переплыть океан. Но он убежит в горы, даже если по пятам за ним будет гнаться свора собак; спрячется и поселится, коли придется, в пещере, кишащей летучими мышами. Будет сражаться на земле, которая поглотила его имя, впитала пот и кровь, забрала любимую жену и детей. Будет сражаться до смерти, потому что у него не осталось ничего, кроме того, чем он безраздельно обладал много лет назад, — свободы.
СЕГУНДО
С балкона в Эль-Дестино Ана рассматривала раскинувшиеся внизу владения так же внимательно, как изгибы и округлости своего тела. За шесть лет, прошедших с тех пор, как они перебрались на вершину холма, она досконально изучила поля, луга, дороги, тропинки, верхушки деревьев в рощах и на покрытых лесом холмах и теперь с радостью замечала, как ширится плантация, кипит работа на сахарном заводе, на границах ее земли появляются деревушки, вокруг растет город и с каждой сменой времен года все вокруг обретает новые формы и краски.
Северо перенес сюда голубятни, мастерские плотника и гончара, приказал построить новые бараки и Бохиос для стариков и инвалидов — основной рабочей силы в садах и цветниках Аны, раскинувшихся вокруг Эль-Дестино. Тропу расширили — добираться до полей гасиенды Лос-Хемелос и сахарного завода «Диана» стало легче.
Вот и сейчас Ана настроила резкость телескопа и четко разглядела Эфраина и Хакобо, карабкающихся к дому плотника, их спины согнулись под тяжестью старой мебели. Они исчезли за деревьями и показались вновь, успев переместить груз на другое плечо. Следом за мужчинами шли Глория и Мэри с корзинами. Даже отсюда Ане было видно, что Мэри трещит без умолку. За чрезмерную болтливость ее прозвали Ла Лорита — Попугайчик. Из-за шрамов ее мучили постоянные боли, и ни для кого не было секретом, что она точила зуб на Хакобо и винила его в происшедшем. Мэри исполнилось двенадцать, она работала горничной и хорошо шила. Ее сестру Глорию Паула готовила в поварихи.
Ана прошла в кабинет и взяла в руки письмо от Мигеля. Он жил в Париже, в доме маэстро де Лауры. Она надеялась, что после смерти бабушки и дедушки сын приедет на гасиенду Лос-Хемелос. Ему тогда еще не было восемнадцати, и, как несовершеннолетний, он должен был жить с матерью, но господин Уорти все объяснил:
«Конечно, вы вправе настаивать, чтобы Мигель поселился с вами, но я рекомендую позволить ему уехать на время. В силу молодости и идеализма он сблизился с людьми, находящимися под пристальным вниманием властей. Незадолго до своей безвременной смерти дон Эухенио, да упокоится с миром его душа, получил недвусмысленное высочайшее указание отправить Мигеля в Европу. Маэстро де Лаура и его супруга позаботятся о нем как о родном сыне, и знакомство с человеком его положения, несомненно, сослужит Мигелю добрую службу в будущем».
Ана знала, что Эухенио и Леонора придерживались либеральных взглядов, поэтому не было ничего удивительного в том, что Мигель попал под влияние сторонников отмены рабства, подобных Бетансесу — человеку, по словам господина Уорти, находящемуся под пристальным вниманием властей. Но чем скитаться по Европе с художниками, богемой и анархистами, уж лучше бы сын приехал на гасиенду Лос-Хемелос. Здесь он собственными глазами увидел бы рабство с другой стороны. Она показала бы ему, как заботится о людях, где они живут, что они сыты, одеты, работают и обеспечены всем необходимым. В Сан-Хуане условия жизни либертос и получивших свободу рабов за восемнадцать лет не улучшились. В действительности, судя по статьям в газетах, они стали еще хуже: в городах работу было не найти и примыкавшие к ним стихийные поселения разрастались. Ее люди хорошо питались, не голодали и, в отличие от либертос и других цветных, имели крышу над головой. Ана не сомневалась, что ее работникам под защитой таких щедрых и заботливых хозяев, как они с Северо, жилось лучше остальных. А того, что их запирали на ночь в бараках, заставляли работать до изнеможения, секли и в любое время могли продать и разлучить с семьей, Ана предпочитала не замечать. Она положила письмо Мигеля в папку, где хранила все его весточки, и решила написать ему позже. Рабочий стол был завален деловыми бумагами: нужно ответить на письма, оплатить счета, зарегистрировать налоговые и таможенные отчеты. С каждым днем бумажной работы прибавлялось, особенно обременительной стала переписка на английском с Соединенными Штатами. Она отвечала на запросы на испанском, отправляла черновики господину Уорти, а в его конторе их переводили и посылали партнерам. Таким образом, без проволочек не обходилось, и, казалось, Гражданская война на севере не кончится никогда.
