Элизабет Чедвик - Алый лев
— Когда-нибудь я в своей комнате сделаю такой потолок, — в сто голосе зазвучала убежденность, граничащая с жадностью.
— Уверена, что это будет очень красиво, — сказала Изабель, гадая, доживет ли этот ребенок до зрелости и будут ли у него тогда средства, чтобы воплотить свой замысел в жизнь. Если бы он был одним из ее детей, она бы мягко отодвинула волосы с его гладкого белого лба, но она не знала, как его воспитывали и как он воспримет такой жест.
— Вам, должно быть, все здесь кажется необычным, — сказала она.
Генрих взглянул на нее из-под ресниц. При свете свечей его глаза потемнели, их оттенок стал не таким потрясающе зеленовато-синим, как днем.
— Я не хотел оставлять моих братьев, сестер и маму, — ответил он.
— Я знаю, — сказала Изабель. — Вы повели себя очень храбро.
Он подумал над этим, и краска начала заливать его бледные щеки. Мальчик, очевидно, был падок на лесть.
— А мне можно будет увидеться с братом, когда я стану королем?
Его подбородок дрогнул, и от сдержанности Изабель не осталось и следа. Она потянулась к нему, погладила его золотые волосы.
— Храни вас Господь, дитя, конечно, можно, и очень скоро.
— Я скучаю по ним, — произнес он несчастным голосом, от которого сердце Изабель наполнилось материнской нежностью.
— Было бы странно, если бы вы по ним не скучали. Я знаю, что мы не ваша семья, но мы постараемся сделать все, чтобы вы чувствовали себя как дома.
Он посмотрел на нее и немного отстранился, снова и снова трогая блестящее одеяло.
— Вы ведь не станете задувать свечку, правда? — спросил он. — Я… я не люблю темноты.
— Нет, она будет гореть всю ночь, — успокоила его Изабель, думая, сколько храбрости ему понадобилось, чтобы признаться в этом. — Ансельм сразу за занавеской, и кто-нибудь будет слушать всю ночь. Хотите, я посижу здесь еще немного?
— Да, — он прошептал так тихо, что воздух вокруг его губ едва пошевелился.
Мальчик уже спал, когда из зала пришел Вильгельм. Когда он подошел взглянуть на спящего ребенка, Изабель прижала указательный палец к губам. В свете свечей тонкие черты Генриха словно плавали в золотом отблеске. Спустя мгновение Вильгельм со вздохом отошел в центр комнаты. Изабель на цыпочках последовала за ним.
— Он прекрасный ребенок, — сказала она, — невозможно смотреть на него и не растаять.
— Это одно из немногих его преимуществ, — сказал Вильгельм, сев и со стоном облегчения стаскивая сапоги. — Легат собирается помазать его на трои завтра в соборе. Для мальчика это будет трудный день… и для всех нас тоже.
— Вы не станете ждать Ранулфа Честерского? — резко спросила Изабель.
— Я согласен, что так было бы дипломатичнее, но мы рискнем сделать это, не дожидаясь его. Людовик уже знает, что Иоанн умер. Для него это отличный шанс захватить страну, пока, как он думает, мы в смятении. Нам нужно короновать Генриха, прежде чем Людовик коронует сам себя. Честер поймет, почему мы не захотели это откладывать. Как только он прибудет, мы попытаемся успокоить его уязвленное чувство собственного достоинства и начнем обсуждать, что делать дальше. Хоть мы и коронуем. Генриха, без поддержки Ранулфа мы ничего больше сделать не сможем.
— Тогда ступай спать, — сказала Изабель. — Я знаю, что у тебя больше забот, чем сетей на угря в Севернее, но сегодня о них можно не думать. Если тебе предстоит присутствовать на коронации Генриха и принимать важные решения, тебе нужно отдохнуть.
Она очень тревожилась за него, но, когда они готовились ко сну, почувствовала надежду. После смерти Иоанна для них снова открылось какое-то будущее и бесконечные возможности, в том числе к примирению, как в стране, так и дома.
Коронация в Глостерском аббатстве была достойной, хотя и несколько безнадежной. Она была лишена помпезности Вестминстерских коронаций, хотя присутствовавшие лорды сделали все, что было в их силах. Корона Генриха принадлежала его матери, и поэтому не пропала у устья Веллстрима. Еще одним ее преимуществом было то, что она подходила мальчику по размеру. Это был простой золотой венец с золотыми финиалами, украшенными жемчугом и сапфирами. Верхнее облачение Генриха из золотой материи прибыло с ним из Девиза, а его кюлоты с золотыми подвязками были сотканы из алой парчи. Трон епископа задрапировали шелком. Корону на золотистые волосы мальчика дрожащими руками возложил папский легат.
Изабель заметила, что Генрих тоже дрожал. «От волнения и от холода», — подумала она. Дул сильный восточный ветер, и стены аббатства словно впитывали его.
После церемонии Генриха проводили с процессией в замок. Городские жители выстроились вдоль улиц и приветствовали короля. Однако их было гораздо меньше, чем в Лондоне, и никто не бросал цветы перед кортежем, как после коронации Иоанна майским утром или коронации Ричарда обжигающе жарким августовским днем. И пожертвований, чтобы раздать бедным, было немного. Вильгельм дал серебро из собственных сундуков, но, учитывая, какое было время, он в буквальном смысле не мог позволить себе потратить слишком много. Изабель велела приготовить горячую пищу для ждавших у собора и проследила за тем, чтобы самым нуждающимся раздали теплые плащи и одеяла, однако все это ни в какое сравнение не шло с размахом и великолепием коронаций в Вестминстере.
Оказавшись в замке, Генрих сменил свои золоченые регалии на легкую одежду, хотя и настоял на том, чтобы остаться в алых парчовых штанах с золотыми подвязками.
После коронации состоялся праздничный пир, который тоже не поражал числом и знатностью гостей, но зато приятно удивлял разнообразием блюд: здесь были жареная кабанятина, седло оленя, лебеди, павлины и великолепный серебристый лосось в кислом соусе. Новый король был очень заинтересован поднесенной ему короной из золоченых орешков и миндального сахара, украшенной съедобными драгоценными камнями из цветной сахарной пасты.
После официальной части пиршества Изабель отвела Генриха и Ансельма в их покои наверху. Ансельм достал из сундука шахматы, и мальчики уселись играть перед окном. Взглянув на новопомазанного короля, Изабель упокоилась. Генрих все еще был бледен, и веки его припухли, но он выдержал коронацию и хорошо поел на пиру. Пообщавшись с ним, она могла сделать вывод, что это сообразительный ребенок, прекрасно сознающий свое положение, но слишком растерянный из-за произошедших в его жизни изменений, чтобы требовать большего внимания и привилегий, чем любой другой мальчик его возраста. Она опасалась, что в других обстоятельствах он мог бы стать дерзким и угрюмым. Но сейчас он был так мил и послушен, что ее женщины его просто обожали, а лорды испытывали облегчение, хотя и несколько беспокоились. Никто не говорил вслух о том, что ребенок не обладает необходимой монарху твердостью характера, но она видела в глазах окружающих, что многие думают об этом. Сама Изабель считала, что мальчику вполне хватает твердости. Более того, она полагала, что в иные моменты он упрямством может перещеголять старого осла.
