Жаклин Монсиньи - Флорис-любовь моя
— Царь такой добрый! Мне хотелось бы, чтобы он еще раз подбросил меня в воздух!
Регент с улыбкой возразил:
— Мы не можем просить его об этом, Луи, потому что должны соблюдать правила этикета. Зато вас ждет сюрприз во дворце Тюильри.
— Что за сюрприз, дядя?
— Красивые игрушки из России, которые привез для вас царь.
Максимильена, услышав этот разговор, подумала: «Петр очень похож с Филиппом Орлеанским, хотя сам об этом не знает!»
Подойдя к карете, Петр наклонился к ребенку и сказал:
— Мы благодарны вашему величеству за нанесенный нам визит.
— А я, — воскликнул маленький король, на радостях забыв о королевском «мы», — благодарю вас за игрушки. Мне не терпится их увидеть!
Петр, улыбнувшись, шепнул ему на ухо:
— Беги, малыш, играй вволю!
Юный монарх засмеялся, а затем произнес громко, глядя в глаза царю:
— Я не забуду о своем обещании, сир, и всегда буду помнить имя Вильнев-Карамей.
Парижские зеваки, ожидавшие увидеть своего короля, радостно завопили, когда вышли мальчик и царь. Раздались крики «да здравствует король» и «да здравствует царь». Почти никто не восклицал «да здравствует регент», ибо Филипп Орлеанский, несмотря на все свои усилия и очевидные достоинства, не пользовался в народе популярностью.
Максимильена, оставив Петра и Бориса Куракина обсуждать договор, вернулась в свой дворец. Ее сопровождал Ромодановский. Отношение к ней обоих князей и бояр, сопровождающих императора, совершенно переменилось. Все смотрели на Максимильену как на фаворитку, и она была несколько смущена этим. Когда она поднялась к себе, Адриан плакал, а слуги пребывали в смятении. Грегуар с Элизой рассказали ей о поступке Амедея. Максимильена в ужасе обхватила голову руками. Человек, за которого она вышла замуж, осмелился ограбить собственного сына и покушался на дворец ее предков! Она почти забыла о пропавших драгоценностях, хотя они стоили немалых денег. Лишь одно имело для нее значение — то, что отец ограбил сына. Ромодановский переминался с ноги на ногу, не зная, что предпринять. Внезапно Максимильена резко выпрямилась.
— Куда он поехал, Грегуар?
— Я слышал, госпожа графиня, как он крикнул кучеру: «На улицу Кенкампуа».
— Очень хорошо, я попытаюсь найти его и поговорить с ним. Быть может, удастся избежать худшего.
— Но, мадам, — возразил Ромодановский, — вы не можете броситься в эту толпу на улице Кенкампуа. И царь ждет вашего возвращения — в данный момент он собирается отправиться в Люксембургский дворец, к герцогине Беррийской.
Не слушая увещеваний Ромодановского, Максимильена устремилась в погоню за Амедеем. Старик Грегуар побежал за ней. Ромодановский, поколебавшись, решил как можно скорее предупредить царя.
Улица Кенкампуа находилась недалеко от дворца Силлери. К ней можно было подойти с двух сторон: через улицу Урс, которую обычно выбирали люди высокого положения, и через улицу Обри-ле-Буше, куда устремлялись отбросы парижского общества. Уже с семи часов открывались решетчатые ворота. За считанные минуты узенькую улочку Кенкампуа, состоящую из сорока домов, заполняла истерическая толпа. Обезумевшие люди с жадностью расхватывали акции, которые назвали по времени выпуска «материнскими», «дочерними» и «внучатыми».
Максимильена отвыкла от Парижа и, пройдя метров сто, пожалела, что не взяла карету, — в своем негодовании она забыла обо всем. Грегуар ничем не мог ей помочь, поскольку совершенно не ориентировался в столице. Вместо того чтобы направиться на улицу Урс, Максимильена по ошибке свернула на улицу Обри-ле-Буше. Уже через минуту ее окружила стая гогочущих мегер. Она попятилась, но путь ей преградили трое мужчин бандитского вида. Максимильена, почувствовав, что бледнеет, сказала себе: «Если они увидят, что я их боюсь, мне конец!»
Грегуар же в ужасе думал: «Сейчас нам перережут глотки!»
Максимильена была великолепна в своем придворном наряде, и пока никто не осмелился ее тронуть. Но она понимала, что достаточно будет решиться одному, как на нее набросится вся свора.
— Что надо этой герцогине? — взвизгнула какая-то горбунья. — Своих денег мало? Еще и акции наши понадобились!
— Эй, красотка, — крикнул мужчина с лицом в гнойных язвах, — твой хахаль продал тебе мамочку?
— Или дочку с внучкой? — оскалился одноглазый парень.
Один из нищих, истекая слюной от похоти, уже тянул к Максимильене свои омерзительные культи, а женщины, похожие на гарпий с красными глазами, задыхаясь, шипели:
— Возьми ее! Трахни герцогиню!
Грегуар заслонил Максимильену, вскричав:
— Сначала вам придется убить меня!
— Эй, старичок, хочешь, я тебя приголублю? — завопила женщина, взобравшаяся на плечи к слепцу.
— Хватайте их, что смотрите!
Максимильена совершенно потеряла голову от страха. Ужасное кольцо сжималось вокруг нее. Но в этот момент с улицы Кенкампуа вдруг донесся нарастающий ропот:
— Акции понижаются! Наши бумаги уже ничего не стоят!
Толпа, забыв о Максимильене, ринулась, увлекая ее за собой, к улице Кенкампуа. Молодую женщину толкали со всех сторон, и ей с трудом удавалось перевести дух. Грегуар остался где-то позади.
— Герцог де Бурбон продал свои акции, — слышалось вокруг. — Он уже увозит золото!
— Мы тоже хотим продать свои!
Пятнадцать минут назад эти люди готовы были заложить душу, чтобы получить магические бумажки, — теперь эти акции жгли им пальцы.
Максимильену прижало к стене; рядом возились аббат, нищий, лакей в ливрее и дворянин в парике. Все классовые различия между людьми исчезли: Максимильена видела перед собой лишь бесноватых владельцев акций, объединенных единым стремлением — вернуть свои деньги.
— Они сошли с ума! — прошептала графиня.
Лоу вышел на балкон дома, намереваясь обратиться с речью к толпе.
— Успокойтесь! — воскликнул он, пытаясь воззвать к разуму. — Акции вовсе не понижаются, клянусь вам в этом. Они по-прежнему стоят восемнадцать тысяч ливров. Я обещал вам дивиденды в двенадцать процентов — вы получите сорок!
Это была последняя, отчаянная попытка спасти систему. Максимильена восхищалась мужеством этого маленького рыжего шотландца, но никто не желал его слушать. К нему тянулись яростно сжатые кулаки, и кругом раздавались только бешеные проклятия.
Тем временем Петр, предупрежденный Ромодановским, спешил на улицу Кенкампуа. А князь заменил царя на приеме у герцогини Беррийской, к неописуемой ее ярости.
Уже на подходе к улице Урс толпа была плотной, и Петру пришлось пробивать себе дорогу кулаками. Но люди настолько обезумели, что неохотно расступались даже перед могучим великаном. Петр кричал во весь голос:
