Сьюзан Ховач - Богатые — такие разные. Том 2
Само по себе богатство Пола делало его хорошей мишенью для сплетников. А в сочетании с громадным успехом у женщин этого было достаточно, чтобы возбуждать у них неудержимое любопытство, недоверие, да и просто элементарную ревность. Пол Ван Зэйл мог оказаться объектом самых диких слухов, выдаваемых за святую истину. Дело дошло до того, что один из членов какого-то из клубов города спросил меня однажды, не бисексуал ли Пол. Однако, когда я, негодуя, рассказал об этом Полу, он лишь рассмеялся. Он не обращал внимания на слухи. В его представлении всякая известность являлась хорошей рекламой, которой мог бы позавидовать любой частный банкир и которая помогала Полу обходить законы. «Но что если люди поверят этому вранью?» — «Как это возможно, если это явная ложь?» — беззаботно ответил Пол.
И, действительно, он был так занят тем, чтобы сколотить состояние и уложить в постель каждую попадавшуюся ему на глаза женщину, что вряд ли у него хватало времени интересоваться еще и слухами о собственном поле. Мне кажется, что такие слухи возникали из-за того, что существовала пропасть между словами Пола и его делами. Это была одна из черт, выдававших его связь с девятнадцатым веком. Он был вполне способен доказывать в дискуссии с интеллектуалами необходимость изменения законодательства о гомосексуализме, убеждать, что никому нет дела до сексуальных пристрастий людей, и при этом не сомневаться, что всех его друзей интересуют исключительно юбки. Самое большее, чего мог бы ожидать от него любой гомик, — холодное рукопожатие по случаю какой-нибудь сделки.
Когда я был еще совсем юным, он прочел мне несколько суровых лекций, предупреждая стремление волочиться за юбками. Но когда я ухитрился жениться на совершенно неподходящей девушке, он помог мне развестись и познакомил с Кэролайн. Мы с Кэролайн отлично подходили друг другу и женаты уже четырнадцать лет, и единственное разногласие между нами касалось числа детей в семье. Она удовольствовалась двумя детьми, а я бы хотел иметь больше. Однако она не раз говорила, что если бы я попробовал проходить девять месяцев беременным, то согласился бы с ее мнением. Любимым занятием Кэролайн было распространение среди бедных литературы о регулировании рождаемости, и она всегда носилась с идеей организации групп эмансипированных женщин, согласных с нею в том, что контроль рождаемости является единственной защитой женщин от постоянного гнета похотливых мужчин. Поначалу это меня раздражало, но потом я привык. Современные женщины и в самом деле очень привлекательны, и как ни крути, а у каждой должно быть какое-то хобби, которое занимало бы ее время.
Оба наши мальчика были самыми большими сорванцами на свете и вполне заслуживали наказаний и шлепков, которыми мы с Кэролайн их награждали. Скотту было шесть лет, и он уже смело орудовал бейсбольной клюшкой, а трехлетний Тони был способен разнести в клочья все, что находилось в детской комнате, быстрее, чем успевали рассказать ему его любимый стишок. Я долго ждал детей, потому что Кэролайн рожать их не торопилась, и занялась этим только тогда, когда наш брак оказался на волосок от того, чтобы разбиться об этот подводный камень. Скотт был запланирован, Тони же появился случайно, и Кэролайн в перерывах между своими речами в пользу регулирования рождаемости никогда не забывала упрекнуть меня.
Однако наряду со всем этим она была предана обоим мальчикам и всегда следила за тем, чтобы у них было все самое лучшее. Даже их нянька, и та когда-то работала в семье какого-то из европейских монархов.
Кэролайн было тридцать шесть лет — на три года меньше, чем мне — и выглядела она как на картинке. У нее были черные волосы, такие же глаза, стройная полноватая фигура, от которой меня всегда бросало в дрожь, когда я снимал с нее эти ужасные корсеты, и ноги, заставлявшие молить Бога о том, чтобы подолы женской одежды не опускались ниже колена. Она была вовсе не глупа. Читала «Ярмарку тщеславия» и, стало быть, точно знала все, что говорили интеллектуалы Фрэнка Крауниншилда, играла в бридж и умела устроить обед на шестерых, не поднимая лишней суматохи. Она жестко организовывала мою домашнюю жизнь, а бездельники выводили ее из терпения.
— Стивен! — твердо проговорила она, ворвавшись в мой кабинет около полуночи и увидев меня по-прежнему сидящим перед чистым листом бумаги. — Тебе уже пора порепетировать выступление! Где текст речи?
— Он еще не написан. Налей мне чего-нибудь выпить, Кэл.
— Нет, дорогой, выпивки ты сегодня не получишь, не то будешь под мухой на похоронах!
— Да?..
На следующее утро я облачился в свой черный костюм, принял соли от желудка, добавил джина к апельсиновому соку, чтобы окончательно проснуться, и отправился на похороны, по-прежнему не имея ни малейшего понятия о том, что буду говорить.
Служба должна была состояться в церкви святого Георгия на Стайвисен-сквер, с последующим погребением в фамильном склепе в Уэстечестере.
В церкви была масса народу — весь Уолл-стрит, половина Вашингтона, крупнейшие имена, самые знаменитые фирмы, люди, подобно Полу, бывшие легендами своего времени, евреи и янки, хоть однажды встречавшиеся, или общавшиеся с Полом, или хотя бы перекинувшиеся с ним парой слов за всю его необычную карьеру. Джекоб Райшман, всегда остававшийся для Пола «Юным Джекобом», хотя ему было уже под шестьдесят, говорил:
— Помню, когда он совсем мальчиком пришел в наш банк…
А кто-то помоложе его заметил:
— Я не помню, когда впервые его увидел, потому что мне кажется, что он был всегда.
— И всегда с нами со всеми, — отозвался кто-то еще, и я вдруг понял, что впервые эти слова звучат не как обычная банальность, а как святая истина. Потому что на похоронах были и другие люди, неинтересные для прессы и неизвестные зевакам из толпы, лишь полупризнанные Уолл-стрит, но не менее весомые, чем представители любого нью-йоркского клуба.
Отдать последнюю дань уважения Полу явились и его протеже.
Все мы знали друг друга. Я увидел их в водовороте толпы, менявшемся, как картинки в калейдоскопе. Мартин, Клэй и я были старше всех, и наиболее продвинулись в карьере, но были там и другие, моложе нас, и достигшие пока немногого. Такие, как маленький Корнелиус Блэккет и три его восемнадцатилетних друга.
Пол умер, но люди его жили, и я уже чуть было не поддался сентиментальным чувствам, когда оказался лицом к лицу с истиной.
Я увидел Брюса Клейтона. Вот уж никогда не думал, что у него хватит смелости явиться на похороны. Он был арестован по обвинению в убийстве Краснова, но потом его освободили, и всем стало известно, что обвинение с него снято. С ним пришла и его мать. Лицо ее было скрыто плотной вуалью. Я обнаружил рядом с ним и его жену. Мне не приходилось раньше видеть такого бледного лица, как у Брюса. Увидев меня, он вздрогнул и отвернулся.
