Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы
– Очищайте свои души молитвой в течение трех ночей, прежде чем ваши тела сблизятся. Когда вы соединитесь в священном браке, вы также соединитесь и с Богом. Ваша чистота может возрадовать Господа, и тем лучше для вас будет тогда произвести наследника трона.
Людовик помрачнел, но королева-мать восклицает:
– Хвала Господу! – и вскоре уже все возносят хвалу Богу, а Людовик перестает хмуриться. На лицо Маргариты тоже тонкой ленточкой легла улыбка. После всех благословений, миропомазаний, молитв – разве она и король недостаточно чисты? Сколько же греха может таить душа? Сколько нужно ее скрести, чтобы она считалась очищенной?
– Vive le roi! – кричит толпа. – Vive la reine![19]
Людовик кланяется ей, а она ему, и они с чувством берутся за руки, как прошлой ночью, когда танцевали. И поворачиваются к ликующим, обожающим их людям.
– Vive la reine!
Сердце Маргариты готово выпрыгнуть наружу. Она приехала завоевать любовь своего мужа и его матери, но от вида этих людей – ее подданных – ее охватывает теплом. В конце концов, ей, может быть, и понравится быть королевой Франции.
Маргарита
Тяжесть власти
Санс, 1234 год
После всех треволнений дня ей хочется преклонить колени в часовне рядом с мужем и возблагодарить Господа за его благословение. Архиепископ дает ей указания: сначала Pater Noster[20], затем Ave Maria[21]. Потом Credo[22] и семь покаянных псалмов, затем молитва про себя и размышление. И так – каждый час.
– А можно поспать между Pater Noster и Ave Maria или во время молитвы про себя? – спрашивает она.
Архиепископ останавливает на ней долгий взгляд – он не привык к вопросам женщин и не считает нужным ответить.
– Разве вы не этого хотели, Ваша Милость? – обращается он к Людовику. – Молитвенный ритуал до утра?
– Не волнуйтесь, моя невеста. – Голос Людовика звучит откуда-то издалека, словно король уже перенесся в сумрачный мир верований и покаяний. – Господь придаст нам сил в течение ночи.
Маргарита закрывает глаза, представляя кровать, как ложится на нее, погружается в мягкую перину, зарывается в одеяла. Сегодня она стала невестой короля Франции. У нее была королевская свадьба и пышный пир, где герольды под звуки труб объявляли каждую смену блюд: пирог, из которого вылетали певчие птицы; лебедь с золотым клювом, поджаренный и вновь покрытый перьями; вишневый пудинг, усыпанный розовыми лепестками, и бесконечный поток угодников с их нескончаемыми подарками, не ждущих ничего взамен. Затем под сводами зала выступали менестрели и жонглеры. И на протяжении всего вечера оценивающий взгляд Бланки, которая все сильнее хмурилась при каждом комплименте Маргарите. Когда придворные трубадуры ее отца исполнили несколько песен в честь невесты, лицо Бланки покраснело под белилами.
– Белая Королева хочет, чтобы все хвалы при дворе адресовались ей, – рассмеялся Томас. – Не завидую я Марго.
В этот момент она и сама себе не завидовала. Если королева-мать обижается на комплименты невесте на свадьбе – что же будет, когда Маргариту увенчают короной? Тогда ей воздаст почести вся Франция. Не выспавшись толком, как она выдержит язвительные комментарии свекрови, ее колкости? Как же произвести на нее хорошее впечатление и добиться уважения? И еще она должна исполнять все желания Людовика. В конце концов, он ее муж – и к тому же король. Но даже королю не остановить потока ее отвлеченных мыслей во время молитвы.
Эта глупая усмешка на губах Бланки сегодня, когда ее сын Карл выхватил кусок мяса из рук Маргариты? А потом этот звереныш высунул язык и заявил, что она слишком маленькая и худенькая, чтобы быть королевой.
– Ты похожа на куклу моих сестер, только не такая хорошенькая, – заявил он во всеуслышанье. Бланка не произнесла ни слова, чтобы одернуть его, лишь прикрыла рукой улыбку.
Маргарита бы употребила свои руки по-другому – но пришлось не обращать на него внимания. Любая другая реакция только доставила бы ему еще больше радости, судя по опыту ее общения с Беатрисой. Но дочь графа и графини Прованса, даже такая избалованная, как Беатриса, конечно же, никогда не вела бы себя столь безобразно.
Молчаливо размышляя, она сочиняет письмо Элеоноре. «Манерами здесь не блещут. Я видела, как один вельможа высморкался в скатерть. Слышала, как фрейлины королевы-матери отпускали сальные шутки о моем муже и прачке. Это о собственном-то короле! И трубадурам не хватает изящества. Наши в Провансе поют эпические баллады о рыцарях и благородных поступках, а здешние поэты подлизываются к королеве-матери – она им улыбается и притворяется, что краснеет».
Постепенно в коленях появляется боль, затем покалывание, потом онемение. Голова опускается на грудь. Маргарита вздрагивает и возобновляет молитву:
– Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur Nomen tuum[23].
Бланка проявила снисходительность к наглому Карлу, но раздраженно одернула девятилетнюю Изабеллу.
– Я выйду замуж за Христа, – сказала Маргарите девочка с искренним, как у великомученицы, лицом.
– Монастыри полны женами Спасителя, – отрезала Бланка. – А ты моя единственная дочка, и ты выйдешь замуж во благо Франции.
Улыбка Изабеллы выдала секрет ребенка, решившего все равно сделать по-своему.
– Я слышала, ты любишь поэтов, – обратилась она к Маргарите. – Знаешь эту песенку?
Среди других я притворяюсь, что я такая, как всегда,
Хотя весь день – как будто сгусток скуки…
Она цитирует Арно! Будь Изабелла постарше, они бы подружились. И все же – кто еще при этом дворе подошел бы в друзья? Несмотря на всю любовь, излитую на нее во время брачной церемонии, жены знати держались на празднике высокомерно. Потому что она явилась с юга – деревенщина! – или потому, что скоро станет королевой? Возможно, за годы правления Бланки французы отвыкли от доброжелательных королев.
Без Эме ей было бы совсем одиноко. Теперь служанка осталась последней связью с Провансом. Вспомнилось, как они всей семьей музицировали. Маргарита играла на фиделе, отец бил в цимбалы, Элеонора в барабаны – мамины загадки за столом, ее хитрый взгляд, когда она давала подсказку, ее таинственная улыбка, когда Маргарита и Элеонора наперебой кричали отгадки, а Санча съежилась в углу, опасаясь, что спросят ее, – и потом зачастую именно она отгадывала верно. И охота – великое предприятие, с участием трех-четырех десятков мужчин и женщин и примерно стольких же собак. Аромат лаванды, вздымающийся из-под топочущих копыт; спелые абрикосы, персики и вишни на ветвях; прыгающие и вертящиеся собаки, рвущиеся с поводков. И вечные крики Элеоноры, когда она скакала впереди всех с луком, стремясь внести свою лепту в травлю оленя. Трубадуры и тробайрицы, все новые, прибывали ко двору, казалось, каждый день, принося с собой новые песни.
